Часовые Вселенной

Рассел Эрик Фрэнк

Харпер отважно затронул данную тему.

— Что касается Лэнгли, о нем можно больше не беспокоиться.

Райли ничего не ответил вслух, но мысленно произнес: «Конечно. С ним покончено».

— Кто тебе это сказал? — спросил Харпер.

— Что?

— Сказал про Лэнгли.

— Не понимаю, о чем ты. Никто мне про него не говорил.

— Я только что упомянул, что Лэнгли можно больше не искать,— напомнил Харпер.— Ты ничего не ответил, даже не удивился. Я решил, что ты давно обо всем знаешь, хотя не могу представить откуда.

— Ошибаешься,—

возразил Райли, поспешно пытаясь скрыть свой промах.— Я впервые про это слышу. Никакие сведения до меня не доходили.

Но было уже поздно. Его мысли отставали на несколько секунд от мыслей Харпера, а язык вообще пришел к финишу последним. Несмотря на расстояние в сотни миль, Райли узнал о смерти Лэнгли в то же мгновение, когда того не стало. Он ощутил эту смерть так же ясно, как человек, который, глядя ночью через долину, видит внезапно гаснущий далекий огонек.

То была совершенно чуждая способность, не имевшая ничего общего с человеческими. Захваченный чужаками разум мог чувствовать других ему подобных и слепо следовать за ними, пока все они не собирались вместе. А если кого-нибудь из них больше не удавалось ощутить — это значило чью-то смерть далеко за горизонтом. Просто сам факт смерти, без всяких подробностей.

Эта же способность позволяла воспринимать издаваемый другим мысленный зов о помощи. Она не имела никакого отношения к телепатии, то был просто некий пси-фактор, позволяющий Райли взглянуть вдаль, увидеть лучик жизни, исходящий от одного из его собратьев, увидеть, как лучик мигает, призывая на помощь, а потом гаснет. Не более того.

Возможно, крайняя форма инстинкта, на Земле называющегося стадным. Защитный механизм, развившийся на другой планете, где ради выживания клану иногда требовалось быстро собраться вместе, а одиночки погибали.

Таким образом, у венерианского вируса имелся естественный враг, постоянный противник, недостаточно сильный для того, чтобы полностью подчинить его себе и тем более уничтожить, но достаточно грозный, чтобы ограничить его распространение и поддерживать баланс конкурирующих форм жизни на далекой планете.

Кем мог бьггь этот враг? Каким-нибудь животным с крепким желудком, пожирающим могущественный вирус с жадностью лакающей сливки кошки? Зверем, способным сожрать тело захваченного без вреда для себя? Или существом куда меньших размеров, которое, подобно ордам муравьев-воинов, уничтожало армии злодеев?

Подобные данные могли бы представлять немалую ценность, если бы удалось их заполучить. Но как? Как выманить их из враждебного и осторожного разума, не выдав при этом себя? Как можно расспрашивать венерианца о фауне и флоры Венеры, делая вид, будто считаешь его уроженцем Земли?

Информацию могла бы со временем собрать новая экспедиция — при условии, что ее не постигнет та же судьба, что и первую. Но если неотложные проблемы не будут решены здесь и сейчас, не будет и новой экспедиции — по крайней мере, состоящей из людей.

Сведения о противнике смертельного врага находились совсем рядом, по другую сторону стола, скрытые в чужом

мозгу. Если бы только их удалось извлечь, ученые могли бы найти на Земле местный аналог этого врага, способный справиться с инопланетной угрозой. В перспективе такие сведения были куда ценнее, чем поимка всех пораженных чужим вирусом жертв. Они означали возможность устранить коренную причину, вместо того чтобы бороться с симптомами.

Харпер отчаянно искал способ, как сделать крайне опасный ход — так, чтобы с виду он казался совершенно невинным. Райли вопросительно смотрел на Харпера, и его знакомый взгляд никак не выдавал того, что за ним скрывалось.

— Лэнгли и еще один человек попали в ловушку,— облизнув губы, сказал Харпер.— Они отстреливались, как безумцы. Взять их живыми было невозможно.

Райли поднял брови, изображая удивление.

— Все знали, что его разыскивают, но никому не говорили, за что именно. Судя по подобной реакции, причина была весьма серьезной. И какой тогда смысл во всей этой секретности?

— Не спрашивай меня. Политику государства определяю не я.— Харпер устало махнул рукой,— Сам знаешь, как любят всяческие тайны те, кто сидит наверху.

Райли что-то презрительно проворчал.

Настал критический момент. Нужно было действовать крайне аккуратно, словно в руках у Райли был динамит. Одна ошибка, и последует взрыв, который застанет врасплох Норриса и остальных. Слава богу, что Мойры здесь нет.

— Возможно,— продолжал Харпер, будто о чем-то вспоминая,— у Лэнгли действительно было не все в порядке с головой. Если так, мне это не нравится. У каждого есть свои потаенные страхи, и у меня тоже.

— Например?

— Когда я был маленьким, я боялся больших черных собак. Сейчас, став взрослым, я испытываю крайнее отвращение к душевнобольным. Я боюсь сумасшедших.

Собравшись с духом, он сделал свой ход:

— А что больше всего пугает тебя?

Господи, получилось! Он увидел все столь отчетливо и живо... Вот он, страх, пожизненный ужас. Более того, Харпер был уверен, что понял его суть — не конкретную форму, но саму его жестокую природу. И источник этого страха находился здесь, на Земле, готовый к применению. Харперу пришлось крепко сжать губы, чтобы не закричать.

Райли встал и, нахмурившись, напряженно спросил:

— Почему ты спрашиваешь?

За этими словами последовали мысли: «Несколько минут назад он сказал, что от болтовни нет никакого толку, что он занят и что ему нужно работать. Однако продолжает поддерживать беседу, постоянно задавая мне вопросы, и мне приходится выкручиваться, отвечая на его намеки. Тем не менее он, похоже, вполне доволен ответами, которые я старался ему не давать. Как такое может быть?»

Враждебный разум с нарастающей тревогой искал ответ. О телепатии он понятия не имел, поскольку в его естественной среде обитания ничего подобного не встречалось. Но когда проницательный мозг не в состоянии разрешить проблему на основании имеющихся данных и призывает на помощь свое воображение, возможно все.