Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Янн Ханс Хенни

Сигнальный огонь

Здесь, где остров вырос между морями, вздыбясь жертвенным камнем вдруг, скальной громадой, здесь себе Заратустра под чёрным небом разложил костры высоко в горах, как сигнальный огонь — знак для тех, кого по морю носит, вопросительный знак для тех, у кого уже есть ответ… Это пламя-змея с бледно-серым брюхом — языки её жажды в холодные тянутся дали, ко всё более чистым высотам выгибает шею она — стоя коброй пред Нетерпением: вот какой пред собой я поставил знак. Ах, сама-то душа моя — это пламя. Ненасытно стремясь ко всё новым далям, вверх стремится, всё вверх её тихий жар. Что людей бежал Заратустра и зверя? Почему вдруг от твёрдой земли оторвался? Шесть он знает уже одиночеств, — но даже и море ему не совсем одиноко, остров — в скалы велел ему лезть, пламенем стать, и теперь на седьмое одиночество он закидывает удочку над головой. Моряки, носимые по волнам! Вы, обломки древнейших звёзд! Вы, моря будущего! Неизведанные небеса! Ко всему Одинокому я наладил крючок: нетерпению пламени дайте ответ, помогите поймать рыбаку на высоких скалах, мне, — седьмое, последнее Одиночество!..

Солнце садится

1.

Недолго жаждало ты, опалённое сердце! Обещание

разлито в воздухе, из неведомых уст подуло на меня: — приближается великая прохлада… Солнце моё в полдень знойно стояло надо мной: как хорошо, что пришли вы, вы, внезапные ветерки, вы, прохладные духи вечера! Воздух веет — чужой и чистый. Не ночь ли искоса бросает на меня обольстительный взгляд?.. Крепким будь, моё сердце! Не спрашивай: почему?

2.

День моей жизни! солнце садится. Уже ровно стоит — золотится — поток. Теплом дышит утёс: что если в полдень спало на нём счастье — полуденным сном? Вся в зелёных огнях, ещё играет бурливым счастьем бурая бездна. День моей жизни! к закату идёт он! Вот уж пылает, как уголь, твой полуугасший глаз, вот уж сочится твоя роса — капелью слёз, вот уже тихо бежит по белым морям пурпур любви твоей, твоё последнее — медля — блаженство…

3.

Приходи, золотистая ясность! ты — смерти самое тайное, самое сладкое предвкушение! — Не слишком ли быстро шёл я своим путём? Только сейчас, когда утомилась река, догоняет твой взор меня, догоняет твоё счастье меня. Повсюду волна лишь, игра лишь вокруг. А что было когда-то и тяжело, в голубое ушло забытьё, и без дела моя лодка стоит. Как легко разучилась она — в бурю плыть! Утонули желанье с надеждой, расстилаются ровно душа и море. Здравствуй, седьмая вечность! никогда я так близко не чаял уверенность сладкую, никогда так тепло — солнца взор. — Не горит ли уж лёд вершины моей? Рыбкой — легко, серебристо — выплывает в море лодка моя…

Рыдания Ариадны

Кто согреет меня, есть ли тот, кто ещё любит меня? Дайте горячие руки! Дайте жаровню сердца! Повержена, дрожью дрожа, отходящего вроде, которому греют ноги, пожираема, о! неведомым жаром, в трясовице от острых стальных стрел озноба, я тобою загнана, Мысль! Невыразимый ты! Скрытый! Ужасный! Зверолов по ту сторону туч! Вспышкой молнии освещена, что твой глаз издевательски мечет, из тьмы озирая меня! Так лежу я, дрожу я, всем телом кружусь и верчусь, мучима всеми мученьями вечными, пронзена тобой, жестокий Зверолов, ты, незнакомый, — бог… Вонзайся ж глубже! Ещё! Ещё! Пронзи насквозь, разбей мне сердце всклянь! К чему же мучить стрелой с тупым зубцом? Что снова глядите вы, беспрестанные человече-мученья, злорадные бого-молний-глаза? Не убивать ты хочешь, а лишь мучать, мучать! Зачем — меня, неведомый мой враг, злорадный бог? Ха-ха! Как тать в нощи ты явишься ко мне?.. Чего тебе надобно? Говори! Как юную лань, теснишь меня; потоками своими всеми жмёшь, Ха! Ты уже слишком близко! И уже слышишь, как я дышу, уже сердце мое подслушиваешь, ты, ревнивец! — но к чему ревновать? Прочь! Прочь! а лестница зачем? ты в душу хочешь, в сердце моё влезть, в тайные мои проникнуть мысли? Бессовестный! Мы незнакомы! Вор! Что хочешь ты украсть? Что хочешь ты подслушать? что выпытать ещё, ты, пыточник, палач! Бог-вешатель! Что ж мне, словно псу, перед тобой валяться на земле, хвостом помахивая, преданно, — тебя, Любовь, любить, быть от тебя, любимый, в восхищеньи? Напрасно ждёшь! Впивайся и рази! Кинжала жало! Не пёс я — дичь твоя, жестокий Зверолов! Твоя, пусть пленница, но гордая из гордых, грабитель лютый из-за туч… Скажи хоть что-нибудь! Ты, Завеса Молнии! Кто ты? говори! Что хочешь ты, разбойник, от — меня? Что? Выкуп? Выкуп-то зачем? Побольше требуй — мне подсказывает гордость! И меньше говори — уже другая! Ха-ха! Меня — ты хочешь? да, меня? всю меня — всю? Ха-ха! И мучаешь меня, шут бестолковый, гордость мою всю изъязвил вконец? Дай мне любви — кто так ещё согреет? кто ещё любит меня? руки протяни горячие, дай сердца мне жаровню! дай мне, о тот, кто самых одиноких учит томиться по врагам, в тоске даже к врагам всё время изнывать, дай, нет, а лучше — сам яви, свирепый враг, мне — самого тебя!.. Бежал! Он сам бежал, единственный мой друг, великий враг, мой незнакомец, вешатель-мой-бог!.. Нет! возвращайся! С пытками своими! Слёзы бегут к тебе бегом, и пламя сердца в последний раз вспыхнет тебе огнём. О возвращайся, неведомый мой бог! вернее, боль, последнее блаженство!..

Молния.

Изумрудно-прекрасен, в её свете является Дионис.

Дионис:

В уме останься, Ариадна!.. Нет у тебя ушей, кроме моих: вмести же в них умное слово! Не нужно ль, до того как полюбить, — себя — возненавидеть? Я — твой лабиринт…

Слава и вечность

1.

Долго ты ещё будешь сидеть на злосчастье своём? Смотри! не высиди мне из него яйцо — яйцо василиска. Почто Заратустра крадётся у самой горы? Недоверчивый, мрачный, язвительный, долговязый лазутчик, — но вот: молния, свет, гибель, удар в небо из бездны: и даже у горы содрогаются недра… Там, где ненависть с молнией срослись в одно, проклинанием став, — там, на горе, живёт теперь гнев Заратустры; грозовая туча, идёт он своим путём. Прячься в страхе теперь, кто последним укрыт одеялом! Забирайтесь в постели, неженки! Вот катаются громы над сводами, балки и стены трясутся от страха, пробегают молнии и серно-жёлтые истины — изрыгает проклятия Заратустра.

2.

Эта монета, которой весь

мир платит, — слава: я беру осторожно — в перчатках — её и швыряю прочь с отвращением. Кто хочет оплаченным быть? Они продаются… Выставлены на продажу, хватают жирными пальцами эту всемирную — жестянкой гремящую — славу. Хочешь купить её? они все продаются. Но предлагай им не скупясь! звени тугою мошной! — иначе ты укрепишь, укрепишь ты их добродетель!.. Они все добродетельны. Добродетель и Слава — чем не чета? Покуда мир существует, платит он за добродетель-бурчание звонким славы бренчанием — и с этого шума живёт. Перед всеми добродетельными хочу я быть должником, объявляю себя должником везде, где Вина велика! Перед всяким вещателем славы в червя превращается моё честолюбие — средь таких я желаю больше всего самым низменным быть… Эта монета, которой весь мир платит, слава: я беру осторожно — в перчатках — её и швыряю прочь с отвращением.

3.

Тихо! — о великих вещах — а я вижу великое — нужно молчать или великое молвить: молви великое, в восхищении, мудрость моя! Поднимаю гор'e глаза — там валы световых морей: — о ночь, о молчание, о упокоение всякого шума!.. вижу я знак — из самых далёких далей, сверкая, спустилось созвездие медленно — встало передо мной…

4.

Вышние светочи бытия! Вечных творений грифельная доска! Ты пришла ко мне? — То, что Никто не видел, твоя бессловесная красота, — и она не бежит моих взглядов? Необходимости щит! Вечных творений грифельная доска! — но ты ведь знаешь и сам: чт'o все ненавидят, чт'o люблю я один, — это чтобы ты было вечно! чтобы ты было необходимо! Моя любовь возгорается только от Необходимого. Необходимости щит! Вышние светочи бытия! — недостижимы желанию, не запятнаны словом «Нет», вечное «Да» Бытия — и я — твоё вечное «Да»: потому что люблю тебя, Вечный Свет!

О бедности богатого сверх меры

Десять лет прошло — и ни капли на меня не упало, нет ни влажного ветра, ни рос любви — земля без дождя… И вот я прошу свою мудрость, не жадничай в эту сушь: истекай сама, капай сама росою, будь сама дождём пожухлой пустоши дикой! Когда-то велел я тучам убраться прочь с моих гор — когда-то я говорил: «больше света! вы, темень!» Ныне маню я их, чтобы пришли они: выменем вашим сотворите вокруг меня тьму! — я хочу вас доить, вы, коровы вышнего крова! Тепло-молочную мудрость, сладкую росу любви устремляю я — пусть течёт! — по земле. Прочь, вы, мрачно глядящие правдицы, прочь! Не желаю я на моих горах видеть кисло-терпкие нетерпеливые правданки. Со своей золотистой улыбкой пусть мне станет ближе ныне другая правда: подслащённая солнцем, смуглая от любви, — только зрелую правду сорву я с дерева. Ныне хочу я коснуться рукой локонов случая; мне достанет ума, чтобы случай вести как ребёнка, чтоб провести его вокруг пальца. Ныне хочу я быть гостеприимным к Нежеланному, даже к судьбе не хочу быть колюч — Заратустра не ёж. Моя душа лизнула уже ненасытным своим языком все сладости мира и все его гадости, в любые спускалась глубины. Но всегда — подобно пробке вновь всплывала она на поверхность: масляным пятном качаясь на буром море; видят душу мою и называют меня счастливым. Кто отец мой и кто моя мать? Не Принц ли Переизбыток отец мне и не мать ли моя — Тихий Смех? Не они ли меня зачали в законном браке — меня, зверя-загадку, меня, свет-мило-золотце, меня, расточителя всякой мудрости, Заратустру? Больной ныне от ласк — влажный ветер, несущий росу, — сидит Заратустра и ждёт, ждёт на своих горах: в собственном соку мягкотелым и сладким став, под своею вершиной, под своим ледником, утомлённый и благостный, как Создатель в седьмой свой Творенья день. — Тише! Чья-то правда бродит надо мной, подобна туче, — незримыми молниями поражает меня. По широким медленным ступеням поднимается её счастье ко мне: приди, приди, возлюбленная Правда! — Тише! Это Правда — моя! Из медлительных глаз, из шёлка трепетного разит меня её взгляд, милый девичий взгляд колючий… Она отгадала причину моего счастья, она отгадала меня — ха! — что замышляет она? Пурпуром притаился дракон в бездне её девичьего взгляда. — Тише! моя говорит теперь Правда: Горе тебе, Заратустра! Ты выглядишь так, будто золото проглотил: тебе ещё вспорют живот!.. Слишком богат ты, ты, растлитель многих! Слишком многих ты сделал завистниками, слишком многих — бедняками… Даже на меня свет твой отбросил тень, — зябко мне: прочь поди, ты, богатый, прочь поди, Заратустра, покинь своё солнце!.. Ты хотел бы раздать-раздарить то, чего у тебя сверх меры! Но чрезмерен — ты сам. Богатенький, не будь дураком! Сначала себя раздари, Заратустра! Десять лет прошло — и ни капли на тебя не упало? нет ни влажного ветра, ни рос любви? Но кто мог бы тебя полюбить, ты — богатый сверх всякой меры? Твоё счастье сушит вокруг всё, делает бедным на любовь — как земля без дождя… Никто тебя не благодарит больше, ты же всякому благодарен, кто берёт от тебя: по тому и узнаю тебя, ты, богатый сверх меры, ты, беднейший из всех богачей! Ты жертвуешь собой, тебя мучит твоё богатство — ты отдаёшь себя, ты не щадишь себя, ты не любишь себя: большая беда неотступно бредёт за тобой, беда переполненного амбара, переполненного сердца — но Никто не благодарит тебя больше… Ты должен беднее стать, мудрец немудрящий! Если хочешь, чтобы тебя любили. Любят только страждущих, отдают любовь только тем, кто голоден: сам себя раздари сперва, Заратустра! — Я — твоя Правда…