Частная школа
Шрифт:
Но оказалось, она ездила в Москву, навещала Нонну. Стоило бы догадаться после её признания.
Эрик никак не мог свыкнуться с новостью, что мать близко знала директрису, которая нагоняла жути почти на всех в пансионе. Перед ней, холодной, царственной, неприступной, все расшаркивались и лишний раз боялись даже обратиться. А мать о ней говорила чуть ли не как о подруге или родственнице. Невероятно просто.
Знал бы он, какие ещё секреты его ждут…
После ужина Эрик снова к ней наведался. Мать и утром держалась с каким-то несвойственным ей беспокойством, а сейчас и вовсе он её не узнавал. Просто
— Где весь день пропадала?
— Я в Москву ездила, — не сразу ответила она.
— Мам, да что с тобой?
Эрик подошёл к ней, взял за плечи, чуть склонив голову набок, заглянул в глаза. Лицо её исказила мученическая гримаса. Эрику стало не по себе.
— Что-то случилось?
Она лишь зажмурилась и тяжело, протяжно выдохнула.
— Мам, да скажи же! Что-то плохое случилось, да? Ты поэтому в Москву ездила?
— Случилось, случилось… — Слова явно давались ей с большим трудом, но Эрик не отступал. Как он мог помочь матери, если даже не знал, что её так сильно терзает?
— Когда? Сегодня? Или…
Она подняла на него глаза, полные такой пронзительной тоски и боли, что сердце в страхе ёкнуло. Подумалось самое плохое: вдруг мать больна? И ездила узнать, например, страшный диагноз?
Подавив панику, он хотел было спросить, верна ли его ужасная догадка. Но мать заговорила сама, глухо и сдавленно, как будто через силу:
— Давно случилось. Восемнадцать лет назад…
Рассказ матери сначала казался Эрику каким-то бредом, злой, идиотской шуткой. И скажи ему об этом кто другой — он ни за что не поверил бы в подобную чушь. Но мать не стала бы ему врать, не стала бы придумывать такое.
И всё равно в голове никак не укладывалось.
— Да ну не может быть! — в который раз с отчаянием произнёс он вслух, даже не думая, есть ли кто рядом.
Впрочем, никого по близости и не было. Он сидел в полутёмном пустом холле третьего этажа. Время перевалило за полночь. Все давно спали. А он смотрел невидящим взглядом в окно, в ночную темень, упершись лбом в холодное стекло.
В груди нестерпимо жгло от едкой горечи. В висках стучало от гнева, и только силой воли он заставлял себя просто стоять и ничего не делать — не крушить и не швырять всё, что под руку подвернётся, не мчаться куда-то, не кричать на мать. Набегался уже в своё время, лет в тринадцать-четырнадцать, поналомал дров по дурости, но сделал, к счастью, для себя выводы — ничего не вытворять и не говорить, пока внутри клокочет гнев. Так что с виду он держался спокойно. Только руки, спрятанные в карманах брюк, непроизвольно сжимались в кулаки.
Хотелось вернуться в комнату матери — наверняка ей тоже сейчас не спалось. И ещё раз выспросить, узнать все подробности, но Эрик боялся, что тогда уж точно не сдержится, сорвётся на матери. Потом ещё хуже будет. Это полтора часа назад у него был шок, и он как дурак только переспрашивал раз за разом: «Что? Как?».
Сейчас же его снедала ярость. Причём не на Нонну, а на мать.
Если подумать, оно, конечно, ранило — то, что Нонна его попросту выкинула из своей жизни и за все годы даже ни разу не вспомнила. Агата скомкано объяснила её поступок какой-то тяжёлой травмой, и умом он
Нонна ему кто? Чужой человек. И от признания матери ближе она ему ничуть не стала.
А вот мать — родная, близкая. От её обмана разрывалось сердце. И плевать, что врала она во благо и правда ничего бы не изменила. Сам факт, что восемнадцать лет он жил во лжи, просто-таки убивал.
Почему она ничего ему не сказала раньше? Он любил бы ее не меньше, даже, может быть, больше. Впрочем, злость на мать ничуть не притупила к ней любовь и жалость. И, наверное, поэтому было так больно…
А ещё до сих пор не отпускало смешанное чувство, что охватило его после того, как Нонна бросилась с крыши — потрясение, острая жалость и благодарность. Теперь, конечно, её порыв стал понятнее, но, чёрт, она сейчас лежала где-то в коме. Практически убила себя для того, чтобы он жил. И от этого он не мог отмахнуться.
И как теперь со всем этим жить?
Неожиданно экран телефона беззвучно вспыхнул — от Дины прилетело сообщение. Выходит, она тоже не спала. Тут Эрик вспомнил, что когда был у матери, она ему звонила, в самый разгар их разговора. Он пообещал, что перезвонит позже, но, конечно же, забыл. Ну не до неё было…
А вот сейчас так остро захотелось увидеть Дину, аж сердце заныло. Ничего, естественно, рассказывать он ей не станет. Просто побыть бы с ней сейчас хоть несколько минут или хотя бы голос её услышать…
Эрик набрал Дину, она ответила тотчас, видимо, держала телефон в руке.
— Ты как? — спросила она шёпотом.
— Нормально. Почему не спишь? — тихо ответил он.
— Так жду от тебя звонка. Между прочим, почти три часа жду.
— Прости…
— Ты где? У себя или у мамы?
— Я в холле на третьем этаже.
— В холле? Один? Что ты там делаешь?
— Ничего, просто в окно смотрю…
Спустя несколько минут он различил осторожные шаги. Дина тихонько кралась вдоль коридора, боясь попасться на глаза дежурному. Затем свернула в тёмный холл и на пару секунд замерла в нерешительности, пока не различила его силуэт.
Эрик двинулся ей навстречу. Без слов обнял, притянул к себе. Она и сказать ничего не успела, как он впился в её губы и целовал с таким исступлением, словно вот так давал выход ярости и боли.
Дина такого напора не ожидала, но почти сразу сдалась. А вскоре он уже ощущал под ладонями знакомый жаркий трепет, чувствовал, как она плавно выгибается в его руках, как страстно отвечает на его поцелуй.
— Когда-нибудь я не смогу остановиться, — тяжело дыша, хрипло произнёс Эрик. Он и сейчас с большим трудом заставил себя оторваться от её губ.
Дина молчала, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Он прижимал её к себе, чувствуя, как понемногу она успокаивается.
— Ты любишь меня? — наконец спросила она после затянувшегося молчания.
— Люблю, — ответил Эрик и, точно в подтверждение своих слов, прижал её к себе покрепче. — Очень сильно люблю.
— И я тебя, — услышал в ответ. — Что произошло, расскажи? Я же вижу, что-то не так. Ведь ты же такой не только из-за того, что твоя мама знакома с Нонной, да?
Эрик отмахивался, а в груди вновь закипали раздражение и горечь.