Часы без стрелок
Шрифт:
Даже менее чуткий человек, чем Джестер, сразу понял бы, что юноша намеренно ему грубит. Джестер сознавал, что ему лучше уйти, но голубые глаза на темном лице словно приворожили его. А тут еще Шерман, не сказав ни слова, начал играть и петь. Это была та же песня, которую Джестер слышал из своей комнаты; ему казалось, что никогда еще он не был так захвачен. Сильные пальцы Шермана выглядели еще темнее на белых клавишах, а сильная шея была откинута назад, когда он пел. Кончив первый куплет, он кивком головы показал на диван, чтобы Джестер сел. Джестер уселся и стал слушать.
Когда песня была допета,
— Виски «Лорд Калверт», фабричной укупорки с оплаченным акцизом, девяносто восемь градусов. — Шерман умолчал, что он купил это виски из-за рекламы «Изысканный мужчина пьет только виски „Лорд Калверт“». Он пытался подражать этому мужчине, одеваясь с небрежным шиком. Но на нем костюм выглядел просто неопрятно, хотя он был одним из городских франтов. Он купил себе две самые модные рубашки и для пущего шика носил черную повязку на глазу, но она придавала ему не изысканность, а жалкий вид, и он то и дело на что-нибудь натыкался. — Самое лучшее, самое изысканное виски, — пояснил он. — Я не подаю своим гостям сивуху. — Он налил бокалы на кухне — а то напорешься на какого-нибудь пьянчужку и он вылакает все твое виски.
Правда, он не угощал «Лордом Калвертом» заведомых пьянчужек. И сегодняшний гость, надо сознаться, совсем не похож на пьянчужку, он явно никогда еще не брал в рот виски. Пожалуй, решил Шерман у судьи нет против него дурных замыслов.
Джестер вежливо протянул ему пачку сигарет.
— Я курю, как паровоз, — объявил он, — а вино пью чуть не каждый день.
— Я пью только «Лорд Калверт», — отвел удар Шерман.
— Почему вы встретили меня так сердито и неприветливо? — спросил Джестер.
— В наши дни надо быть поосторожнее со всякими шизиками.
— С кем? — переспросил Джестер.
— С шизофрениками.
— Но ведь это, по-моему, просто болезнь?
— Это мозговая болезнь, — авторитетно заявил Шерман. — Шизик — это помешанный. С одним я был лично знаком.
— А кто он?
— Вы не знаете. Золотой нигериец.
— Золотой кто?
— Это такой клуб, в котором я состоял. Его учредили, чтобы бороться против расовой дискриминации, с самыми благородными целями.
— С какими благородными целями? — спросил Джестер.
— Во-первых, мы все, в полном составе, заявили, что хотим участвовать в выборах, а если на это, по-вашему, у нас не надо смелости, тогда вы ни фига не смыслите. Каждый член после этого получил маленький картонный гробик, внутри бумажка с его именем и печатная надпись: «Помни о выборах». И тем оно в самом деле и кончилось, — добавил Шерман многозначительно.
Позднее Джестер понял, на что намекал Шерман, но понял это только тогда, когда ближе сошелся с Шерманом и узнал все подлинные и вымышленные обстоятельства.
— Хотел бы я там быть, когда вы регистрировались в полном составе, — с завистью сказал Джестер. Ему так нравилось выражение «в полном составе», что на глаза его набежала слеза умиления.
Шерман ответил ему холодно и резко:
— Ну, это вы бросьте. Вы бы сразу сдрейфили. К тому же вы еще не доросли до того, чтобы голосовать… И сразу бы сдрейфили.
— Мне
— Сорока-ворона на хвосте принесла.
Джестеру стало очень обидно, но ответ ему понравился, и он решил им воспользоваться при случае.
— А многие ваши члены сдрейфили?
— Да как сказать… — замялся Шерман, — когда тебе суют картонные гробы под дверь… Мы готовились к выборам, выучили имена и даты правления всех президентов, знали назубок конституцию и прочее, но наша цель была участвовать в выборах, а не геройствовать вроде какой-нибудь Жанны д'Арк, так что… — голос его замер. Он не стал рассказывать Джестеру ни о том, как чем ближе подходил день выборов, тем яростнее они ругались друг с другом, ни о том, что сам он несовершеннолетний и все равно не мог голосовать. Ни о том осеннем дне, когда он, Шерман, голосовал по всем правилам и с соблюдением положенного ритуала в своем воображении. Его даже линчевали под звуки «Джона Брауна», от которого ему и так всегда хотелось плакать, а в тот день и подавно, раз он был мучеником за свою расу. Но на самом деле ни один золотой нигериец не голосовал и слово «выборы» никогда больше ими не поминалось.
— Мы изучали парламентскую процедуру, вели работу в Рождественском клубе, там собирали пожертвования на бедных детей. Тогда-то мы и узнали, что Счастливчик Хендерсон — шизик.
— А кто он такой? — спросил Джестер.
— Счастливчик был главным действительным членом, который ведал рождественскими пожертвованиями, а в сочельник он дал по морде одной старой даме. Просто шизик, не понимал, что делает.
— Меня всегда интересовало, знают ли сумасшедшие, что они сумасшедшие, или не знают, — задумчиво произнес Джестер.
— Счастливчик не знал, и никто из золотых нигерийцев тоже не знал, не то его бы не приняли в клуб. Дать в припадке бешенства по морде старой даме!
— Я испытываю к сумасшедшим высочайшее сочувствие, — заявил Джестер.
— Глубочайшее сочувствие, — поправил его Шерман. — Мы так и написали на венке… На венке, который мы послали его родным, когда его посадили на электрический стул в Атланте.
— Его посадили на электрический стул? — с ужасом переспросил Джестер.
— Еще бы! Шутка ли, стукнуть белую старушку, да еще в сочельник!.. Потом выяснилось, что половину своей жизни Счастливчик провел в заведениях для душевнобольных. Никаких мотивов у него не было. В сущности, он даже сумки у старушки не свистнул, когда ее стукнул. Просто на него что-то нашло, и он спятил… Защитник, конечно, козырял этими заведениями для душевнобольных, нищетой и всякой такой штукой… то есть не защитник, а тот тип, которого нанял штат, чтобы его защищать… Но, несмотря на это, Счастливчика все-таки зажарили.
— Зажарили? — ужаснулся Джестер.
— Казнили на электрическом стуле в Атланте шестого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят первого года.
— По-моему, это просто безобразие, когда вы говорите о своем друге и члене вашего клуба, что его «зажарили».
— Но это же правда, — сухо ответил Шерман. — Побеседуем лучше о чем-нибудь более веселом. Хотите, я вам покажу квартиру Зиппо Муллинса?
Он с гордостью описывал каждый предмет в этой тесной, безвкусной и претенциозной комнате.