Часы и голоса

Ивнев Рюрик

1936

Ереван

Поэту

Галактиону Табидзе

Ты не чернилами писал стихи, а кровью, О солнце пел и ненавидел тьму, Служил стихом народу своему, Всегда смотрел вперед. Вот почему Увенчан ты и славой и любовью.

1938

Франция

От карты Франции не отрываю глаз. Руан, Уаза, Монмеди и Сена. Страна горит. Безумье иль измена? И в этот задыхающийся час Безмолвна корсиканская арена: Наполеон приходит только раз. Как

раненая львица, предо мной Булавками исколотая карта. Но мысль летит сквозь пуль и ветра вой Не к царственной гробнице Бонапарта. Чудесный образ в памяти встает — Уже не молодой, но вечно юной, Убитой, но не умершей Коммуны И Франции воскреснувший народ.

1940

Баку

«Ни ограды, ни надгробных плит…»

Ни ограды, ни надгробных плит — Над тобой лежит земля сырая. Только солнце лист позолотит, Да промчится птиц далеких стая. Только ветер в страшной тишине Вдруг взметнется, словно боль осмыслив, При такой же каменной луне, Как при Ольге или Гостомысле. Первым встречным я хочу кричать, Заглушая скрежет вьюги стоном: «Без меня похоронили мать На одном из кладбищ Апшерона». Улыбнитесь мне хотя на миг Иль откройте собственное горе, Чтоб к чужим, как к близким, я приник, Как к своей единственной опоре.

1941

Кура

Сегодня ты зеленая, как море, То желтая, то серая, Кура. Ну может ли не испариться горе, Неумолимое еще вчера? Как фокусник, кидая свет и тени, Играет солнце бликами воды, Сирени нет, но запахом сирени Напоены незримые сады. Хочу застыть я вместе с этим мигом, Чтоб не было ни завтра, ни вчера, Чтоб век лежать, как мраморная книга, Перед тобой, зеленая Кура!

1943

Тбилиси

Сыну партизана, замученного фашистами

Заменю ли тебе я отца-партизана? Нет, родного отца заменить не могу. Но любовью своей залечу твою рану, Боль твою никогда не прощу я врагу. Я сжимаю твою полудетскую руку. В дни боев и она охраняла наш тыл. Я приму на себя твою горькую муку, Чтобы ты улыбнулся и горе забыл. Но страна о тебе никогда не забудет, Ни сестер полоненных, ни гибель отца. С материнской заботой всю жизнь она будет Охранять и лелеять сына бойца. Заменю ли тебе я отца-партизана? Нет, родного отца заменить не смогу, Но любовью своей залечу твои раны, Боль твою никогда не прощу я врагу.

1944

Тбилиси

Письмо на фронт

Пишу тебе. Тбилисский воздух чист. Я постарел. Тиха моя обитель, Но зоркий взор по-прежнему лучист, На дереве я вижу каждый лист И не смотрю на грозный бой, как зритель. Борюсь пером, как танками танкист, Как пушками боец-артиллерист, Как волею страны советский житель. Я был в Берлине как простой турист, Ты будешь в нем как воин-победитель.

1944

Тбилиси

Листья

Равно и к августу и к маю Благоволящая листва. Как жаль, что я не понимаю Твои зеленые слова. Быть может, речь твоя чудесней, Нежней,

чем мой язык родной. Твои пленительные песни, Увы, проходят стороной. Я наслаждаюсь только звуком, Но смысла слов мне не понять. Быть может, в шелесте их — мука, Волшебной неги благодать. Я только молча наблюдаю, Как листья, словно камыши, Друг другу тайны поверяя, Перекликаются в тиши. О, если б мог я приобщиться К блаженной тайне их речей, Как пролетающая птица, Как пробегающий ручей!

1945

Секунды любви

Я шел по дорогам, изрытым годами, Дышал, задыхался и падал в крови. И с тою же силою, как при Адаме, Летели секунды, секунды любви. Мы к древу познанья пришли не случайно. Мы знаем так много, нам все не в нови, Но с той же слепой, неразгаданной тайной Несутся секунды, секунды любви. Как будто все просто и так объяснимо, Как голуби теплые — только лови. Трепещут в руках, но проносятся мимо Секунды, секунды, секунды любви. Зачем же гадать о бесчисленных звездах. Оставь их в саду поднебесья, не рви. Смотри, как земной наш живительный воздух Пронзают секунды, секунды любви.

1946

Над облаками

Смотрю с горы на облака. Под ними Восходит солнце. Краскам нет числа. И видно ясно в лиловатом дыме, Как перед светом распростерлась мгла.

1947

«Я уезжаю в Ашхабад»

Я слышу голос юный, звонкий, И юноша чему-то рад. Кому-то он кричит вдогонку: «Я уезжаю в Ашхабад». «Я там учусь!» Ну, что ж, с успехом Учись, мой незнакомый брат, И пусть с улыбками и смехом Тебя встречает Ашхабад. Ведь я тебя совсем не знаю. Чего же я всем сердцем рад, Как будто сам я уезжаю За вечным счастьем в Ашхабад?! И понял я душой поэта, Что мы живем в чудесный век. Мне дорог был в минуту эту Простой советский человек. И, необъятное объемля, Как некий новый чародей, Люблю я всю родную землю И любящих ее людей. И этой радостью большою Лишь только наш народ богат. И молодел я всей душою, Хотя не ехал в Ашхабад. Я слышу голос юный, звонкий, И юноша чему-то рад. Кому-то он кричит вдогонку: «Я уезжаю в Ашхабад!»

1947

Баку

Старые письма

Они взметнулись пыльною горой, Еще не уничтоженные письма. Одни из них — как пласт земли сырой, Другие — как готовящийся выстрел. Какая смесь бумажных их одежд, Почтовых дат, и штемпелей, и марок, Сердечных клятв, несбывшихся надежд, Внезапно превратившихся в огарок. Благословляя и кляня судьбу, Овладевая тишиной ночною, Как мертвые, они лежат в гробу И, как живые, говорят со мною. И я от них уже неотделим, Как от меня неотделимо имя. И я кричу всем существом своим, Что в этот час бессилен перед ними. Обычный путь их — к печке от стола, Но вдруг я понял их предназначенье: Скорей они сожгут меня дотла, Чем я предам их пеплу и забвенью.