Часы и голоса

Ивнев Рюрик

22 марта 1961 г.

Москва

Дорога жизни

За темно-синей Ладогой, В дни бурные и грозные Дорогой жизни прозванной, Теперь сияют радуги. Я пью зрачками жадными Сиянье семицветное. И крепнет все отрадное, И крепнет все заветное. И вера крепнет вечная, Огнем неистребимая, В тебя, добросердечная, Страна моя любимая. За темно-темно-синейЛадогой, В дни бурные и грозные Дорогой жизни прозванной, Теперь сияет радуга.

3 сентября 1961 г.

Орша

Киев

Как

редки вечера такие — Вот так стоял бы до утра, Смотря с горы на дивный Киев, На гладь широкого Днепра. Так сорок лет тому назад Писал я о тебе в волненье. И вновь ты смотришь мне в глаза, Уже овеянные тенью. Нет! Мне не высказать всего, И, заглушив сердцебиенье, Я вижу только торжество Твоих бульваров и строений. Я вижу мужество твое. И трудолюбие народа. Мне кажется, что все поет Под этим ярко-синим сводом. Пусть вспомнят прадеды мои, Когда-то жившие в Полтаве, О граде, вставшем из руин, О счастье родины и славе. Как сорок лет назад, и ныне, В порыве искренней любви, Родной по крови Украине Я говорю: века живи!

1962

Киев

Самому себе

Я шел, как все, с невыносимой ношею — Других поклаж не требуй у судьбы, — Творил, как все, плохое и хорошее, Как все, был грешен и безгрешен был. И все-таки, счастливый и несчастный, Влюбленный в мир во всей его красе Себя я осуждаю ежечасно За то, что я такой же, как и все.

1963

Москва

Противоречие

Я голову терял не раз От мимолетного движенья, От блеска непокорных глаз И их внезапного вторженья. Мы знаем — всякая потеря Нас огорчает и томит, Находка радует и греет, Порою душу веселит. Но, видно, кто-то мной играя, Меня кроил на новый лад. Когда я голову теряю, То я потере этой рад. Найду, — как изгнанный из рая, Я попадаю прямо в ад.

1963

Москва

Окно

Забито прочно ставнею Разбитое окно. Забыто детство раннее Уже давным-давно. Но все ж сквозь щели узкие Оттуда рвется свет, Как огненная музыка Исчезнувших планет.

27 июля 1963 г.

Москва

«Все, что запомнилось особенно…»

Все, что запомнилось особенно, — Крик чайки над волною вспененной, Лазурь Невы, улыбка Собинова, И образ твой, навек утерянный, Простор и блеск Востока Дальнего, Грузинская Мтацминда в мае, — Становятся еще реальнее, — Когда о них я вспоминаю. Пусть годы мнут их и калечат, Они, нимало не смущаясь, Вновь уготавливают встречи Друзьям, с которыми расстались. Чем дальше их уносит время, Сопротивленья не прощая, Тем ярче помыслами всеми Мы их дыханье ощущаем. И в беспощадном состязанье — Двух ощущений необычных. Победа за воспоминаньем Над всем, в действительности бывшим.

2 мая 1964 г.

Москва

«Есть тайная таблица измерений…»

Есть тайная таблица измерений, И, как бы ум ни изощрялся, он Не распознает призрачные тени, Которыми незримо окружен. Быть может, все, что было и исчезло, Что потонуло в хаосе времен, Находится не в междузвездной

бездне, А окружает нас со всех сторон. Когда подушка вся от слез промокла И мозг перекликается с луной, Быть может, мы касаемся Софокла; И Кир стоит за нашею спиной. Быть может, все волненья, и тревоги, И все пожары, что сжигали мир, На обагренной кровью лет дороге Справляют свой неудержимый пир.

1964

Бородинское поле

Все говорило здесь о яростных колоннах. Сражавшихся в ожесточеньи войск И в вечности растаявших, как воск, Исчезнувших по жесткому закону. И все-таки, как все здесь не похоже На то, что было много лет назад. Здесь не осталось ни костей, ни кожи От пропотевших от ходьбы солдат. Но каждый шаг мне кажется рискованным, Мне чудится, что жизнь здесь бьет ключом И что вот-вот, как в поле заколдованном, Меня коснется теплое плечо. И в этот миг, до ужаса таинственный, Я ощутил тревогу в бастионе, Растерянность российского правительству И злую червоточину в короне. А там, внизу, кипело море славы И сам собою длился бой кровавый. И тень Кутузова и тень Багратиона Слились в одну — Вне скипетра и трона.

Июль 1965 г.

Бородино

1905–1965

Пути и перепутья мира Издревле неисповедимы, И я лечу с горящей лирой От Ардагана до Каира, От финских берегов до Рима. Но песней революционной, Вдруг прилетевшей из эфира, Вновь в стены крепости старинной, В далекий Карс перенесен я… По желтым волнам Карса-чая На лодке плыли мы наемной, Свободы первый день встречая, От радости не замечая Ее подкладки вероломной. Чужая песня «Марсельеза» Для нас дороже жизни стала, И до рождения Тореза Мы пели нашу «Марсельезу», Пока дыхания хватало. Подросткам незнаком был Ленин, Но все же был незримо с нами, Как наше мироощущенье, Как необузданное пламя. И вновь гроза, огонь и ветер Меня кидают в Карс старинный Сквозь пласт шестидесятилетья, Древней, чем Фивы и Афины.

15–16 июля 1965 г.

Москва

В недрах ледников

Ты ищешь сказок. Вот они лежат, Как связка дров, готовая для топки. Несутся нарты по снегу, визжа. Вдали холмы, похожие на сопки. В такой момент и смелый станет робким, Когда блеснет, как лезвие ножа, Скала из льда в четыре этажа, Чтоб рухнуть вниз на змейчатые тропки. В пещере ночь. Мороз невыносимый. Огарок свечки стены осветил, И, вырванный из недр глубоких, мимо Горячий берег Африки проплыл. Мир скованный и до сих пор незримый Нам на мгновенье пасть свою открыл. Здесь слон точил об острый камень бивни, Валил деревья наземь носорог, Львы и жирафы прятались от ливней, Но от жары уйти никто не мог. Резвились здесь гиены, антилопы Под жарким солнцем Африки второй. Здесь лед сковал всю землю до потопа, Осколок солнца спрятав под корой. И вот он выплыл в сказочных картинах, Отобразивших выцветших зверей, И, как цветок, засушенный во льдинах, Мелькнул на миг, чтоб спрятаться скорей. Казалось нам, что снова гром грохочет, Над нами глыбы мчащихся веков. Кто не прочесть, а в сказке жить захочет, Пусть устремится в недра ледников.