Часы любви
Шрифт:
– Я должен идти, – проговорил он, доставая свою одежду из дубового сундука возле постели. Зашнуровав кожаные брайи, он натянул пурпурную бархатную тунику, расшитую золотом и украшенную королевским гербом и короной.
Ския глядела на принца – такого красивого в утреннем свете, такого царственного в своей богатой одежде. Неловко вскочив с тюфяка, забыв о собственной наготе, она попыталась последовать за ним, но Эйдан вновь повалил ее на постель и привязал сомкнутые руки к спинке кровати.
– Не покидай меня. Я умру… умру, – стонала
Принц глядел на Скию, явно растроганный ее очарованием и горем. Но королю приходится приносить в жертву собственные желания. Он прикрыл ее шерстяным одеялом и шепнул:
– Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя освободили.
– Ты хочешь, чтобы мое одиночество разделил другой! – горько воскликнула она.
– Нет. Я бы остался с тобой, если бы мог… Но не могу. – В его словах слышалась боль.
Он покинул ее дом, даже не оглянувшись, приказав глазам своим не замечать ее слез, а своим ушам не слышать рыданий.
Он рожден, чтобы быть королем, и королем должен стать.
Глава 28
Отец Нолан появился в холле замка. Его беспомощно трясущиеся руки не могли состязаться в ловкости с единственной рукой Гривса, когда он пытался снять забрызганное дождем пальто.
Гривс поклонился священнику.
– Похоже, отец мой, что вы выбираетесь к нам только в ненастную погоду.
– Увы, это меня вызывают сюда только в непогоду. – Отец Нолан улыбнулся. Во рту его почти не осталось зубов.
– Он в библиотеке. – Гривс с тревогой посмотрел на священника. Дворецкий явно не знал, что сказать.
Отец Нолан помог ему.
– Таких неприятностей у вас, кажется, еще не было, сын мой?
– Хозяин… хозяин сам не свой. Помогите ему, отец. Мы не знаем, что делать, – вздохнул Гривс.
Взгляд священника обратился к закрытой двери библиотеки.
– Он запил?
– Нет. Ему ничто не интересно. Он все сидит, думает и расспрашивает о… ней.
Они остановились перед резными дверями. Гривсу явно не хотелось оставлять священника наедине с Тревельяном.
Отец Нолан с усталой улыбкой опустил руку на плечо дворецкого.
– Мне приходилось иметь дело и с более свирепыми львами. Надеюсь, у вас потом найдется для меня бокал шерри. – Ну, что ж, к делу, – сказал отец Нолан.
Гривс открыл перед священником двери. Изнутри донесся полустон, полухрип. И Гривс убежал с такой поспешностью, будто решил лично отправиться за шерри.
Отцу Нолану еще не приходилось видеть человека настолько изменившегося за короткий промежуток времени. Таким Тревельяна он еще не видел. Ниалл сидел в кресле, уставившись на огонь. Он был совершенно подавлен. Небритые щеки, пылающие гневом глаза, мятая одежда, испачканные глиной сапоги…
– Я пришел с плохими новостями, милорд, – нерешительно начал священник. – Боюсь, они не послужат бальзамом для вашей измученной души.
– Что же еще могло случиться плохого. – Слова прозвучали негромко и монотонно, утверждением,
Успокоив усталые кости в соседнем кресле, священник положил терновую палку себе на колени.
– Я слышал, что за последние дни Равенна очень похудела. Вы были жестоки с ней. Вам ведь известно, что она не имеет отношения к поджогу.
Тревельян молчал.
– Так почему же, сын мой, – мягко спросил отец Нолан, – вы по-прежнему держите ее в темнице?
Тревельян, словно в предсмертной муке, запустил пальцы в волосы.
– Если я освобожу ее, то навсегда потеряю. Она ведь уже убегала от меня в вечер бала.
– Но вы обращаетесь с ней как с заключенной. Уже три дня вы держите ее в подземелье. Вам, конечно, известно…
– Да, да! Черт бы вас побрал! – Ниалл пронзил священника яростным взглядом. – Шон О'Молли сказал мне об этом. Она не имеет никакого отношения к поджогу. Я это знаю. И всегда знал.
– Так почему же вы заперли ее?
– Потому что я хочу ее… Она должна была принадлежать мне. – Голос его понизился до шепота. – И еще потому, что я люблю ее.
– Если вы любите Равенну, то отпустите ее.
– Вы рехнулись? – Тревельян поднялся и замер, уперевшись руками в каминную доску. – Или это не вы рассказали мне о гейсе? Глупо это или нет, но вы оказались правы. Я дал ей все, что смог, а она бросила все мои дары прямо мне в лицо. Я погиб. Моя жизнь, это графство – все пропало из-за того, что я не сумел завоевать ее любовь. Но она принадлежит мне. Она моя, и я не отпущу ее.
– Тогда о чем же вы скорбите в своей библиотеке? О своей судьбе и о графстве Лир?
Отцу Нолану суждено было до конца дней своих помнить этот взгляд Тревельяна.
Ниалл отвернулся от старика и полным отчаяния голосом проговорил:
– После признания О'Молли я спустился к ней… – Ниалл умолк, слова с трудом давались ему. – Она дала мне пощечину, а потом заплакала и сказала, что в сердце своем у нее нет для меня ничего, кроме ненависти. Мне нужно было сразу отпустить ее. Я понял, что продолжать битву бессмысленно. Но я не мог этого сделать. Не мог. Я люблю ее и нуждаюсь в ней. И я бы предпочел, чтобы Равенна пронзила мое сердце ножом, чем видеть, как она убегает от меня… навсегда.
– Сын мой, сын мой, – пробормотал священник, сердце которого разрывалось от сострадания к мучениям Тревельяна.
– Я не в силах выпустить ее. Не просите меня. – Ниалл подошел к окну. Отец Нолан поежился, когда Тревельян отодвинул в сторону кружевные шторы, чтобы увидеть желтые погибшие поля, казалось, издевавшиеся над ним.
– Милорд, – начал негромко священник, – гейс уже нельзя выполнить. Все кончено. Нам остается только смириться. Своими деньгами вы способны помочь обнищавшей стране, но ничто не пробудит любви в сердце Равенны. Отпустите ее, сын мой. Вы зашли чересчур далеко. Ну, а заточение только еще более ожесточит ее против вас.