Часы Мериме
Шрифт:
— Кто — оба?.. На чем отъехали?.. Куда отъехали?.. — посыпались вопросы.
— Подождите! — оказала женщина. — По порядку. Оба — значит, с мужем своим, с Валерием Николаевичем. А то с кем же еще! На чем отъехали? На такси. Извозчики уже двадцать лет как перевелись. Куда? А я откуда знаю? Говорили, в Жданово, а там кто их разберет. Да вы не из угрозыска ли?..
— Вроде, — сказал Гриша.
— Я так и поняла. Самовар ищете? У ней, у ней! Как только она его притащила, так я и сказала про себя: краденый! Уж очень у нее личная наружность нерасполагающая.
— Жданово —
— На Ростов! — сказали и мы с Геннадием.
— На Ростов, конечно! — подхватила толстуха, заколыхавшись вся, как холодец. — Там все жулики прячутся. Народу тьма-тьмущая, так они между народом — как иголки в сене.
— Газуйте на Ростовское шоссе, — приказал нам Гриша. — А я заскочу в горотдел — и следом за вами.
И вот мы на шоссе. Летим, «будто мучителей-бесов погоню слышим за собой». Куда-то унесло наши кепки, ветер свистит в ушах, мелкие камешки вырываются из-под колес и обстреливают наши руки и лицо. Мы обогнали шесть грузовиков, два «Москвича» и один мотоцикл. На двенадцатом километре чуть не столкнулись с арбой, на восемнадцатом чуть не врезались в подводу с кирпичам, на двадцать первом пересекли широкую лужу, обдавшую нас веером жидкой грязи… А впереди все светятся красные глазки мчащихся машин. Подъем, спуск, опять подъем, опять спуск — и вот мы рядом с «Победой». В полутемном кузове трясутся, подпрыгивают две фигуры.
— Она!.. — вскрикивает Геннадий. — Газуй!.. Газуй!..
С километр абсолютно безумной гонки — и мы ставим свой мотоцикл поперек шоссе.
Вслед за тем наши уши раздирают страшный свист и скрежет: это водитель с проклятиями тормозит машину.
Мы бросаемся к «Победе», но водитель, вытащив из-под ног ключ, кричит:
— Только подойдите, бандюги, — головы проломаю!..
— Бей их!.. — орет зеленая из кузова.
— Бей их!.. — верещит еще чей-то козлиный голос.
— Мы не бандиты!.. Мы не бандиты!.. — в свою очередь кричим мы водителю. — Бандиты в машине! Держи их!..
И тут началась такая кутерьма, которую я по своей неопытности описать не в состоянии.
Скажу только, что когда я вытащил из машины отчаянно сопротивлявшуюся серую костлявую фигуру, то весь затрясся от негодования: передо мной был тот самый старик, который напоил меня в «Волне». Воспользовавшись моим минутным замешательством, он изловчился и так двинул меня в ухо костлявым кулаком, что в моих глазах земля и небо поменялись местами.
«Держись!» — крикнул я, падая.
Подбодрив себя этим возгласом, я вскочил и, пытаясь задержать убегавшего старика, ухватил его за длинные волосы. Но он рванулся, и я почувствовал, что в моей руке осталась вся его шевелюра. Блеснув под фарой оголенным черепом, старик заверещал и бросился в кусты.
Меж
Я бросился к Геннадию на помощь. Но тут нас всех осветили яркие фары. Из подкатившей машины выскочили Гриша и три милиционера.
— Где облигация? — закричал Гриша. — Отберите облигацию, а то она ее проглотит… В чулке ищите, в чулке!.. Эти карменихи деньги всегда в чулок прячут!..
Действительно, облигацию нашли в чулке. Когда его снимали, зеленая игриво сказала:
— Осторожней, ребята, это импортные, я за них тридцать два рубля заплатила…
— А старик?.. Где старик?.. — вспомнил Геннадий.
— Не беспокойся, — сказал я с достоинством, — вот его скальп, у меня в руке. А без скальпа человек далеко уйти не может, я об этом еще у Фенимора Купера читал.
Геннадий взял у меня мой победный трофей, пощупал и с досадой сказал:
— У Фенимора Купера! Скальп! И чем только эти словесники не набивают себе головы! Парик это, а не скальп!..
Старика поймали в полукилометре от шоссе. Когда его привели к машине, он потер лысину ладонью и сказал:
— Однако прохладно. Верните-ка, молодой человек, мою покрышку.
Заключение
Зеленая и старик оказались авантюристами-рецидивистами «с литературным уклоном». Из тюрьмы их выпустили только год назад. За это время они в Туле продали «охотничьи сапоги Тургенева», в Казани — чучело утки, «подстреленной самим Аксаковым», а в Кишиневе — «две трубки Ильи Эренбурга».
У тетушки они хотели выудить ее «уникумы» в обмен на разные подделки, но, узнав из моей болтовни о двадцати пяти тысячах, затеяли новую аферу.
Тетушке вернули облигацию и самовар. Что делать с деньгами, она еще не решила.
Недавно пришло письмо из Москвы, напечатанное на бланке Союза писателей. Тетушку приглашают приехать для переговоров.
Земной шар тетушка передала Краеведческому музею. Когда я спросил, не жалко ли ей расставаться с ним, она сказала:
— У меня же теперь вся вселенная!
На днях Дина опять привозила Геннадию пирожки, а мне подарила только что вышедший том Пушкинского словаря.
— Дина, — сказал я, принимая книгу, — я учту все, что здесь содержится, и оправдаю твое…
— Да говори же своими словами!.. — воскликнула она. — Не подражай тетушкиному попугаю. Говори, как говорил всю жизнь Пушкин!
— Своими? Изволь! — решительно ответил я. — Дина, я люблю тебя и чертовски рад этому. Я чувствую, как под влиянием этой любви я делаюсь умней, энергичней, смелей и… как бы это сказать своими словами… выше ростом! На всю ноябрьскую стипендию я накуплю хризантем и подарю их твоей маме!..