Чайки садятся на воду
Шрифт:
Штиммель взял журнал и начал читать. И вдруг быстро бегавшие по строчкам глаза его засверкали, и он в бешенстве грохнул кулаком по столу.
— Вы отдаете себе отчет в том, что здесь записали? Вы что, больной? Сумасшедший?
— Нет, не больной и не сумасшедший. — Венцель стоял весь подобравшийся и, не отводя глаз, твердо смотрел на разгневанного капитана. — Я записал так, как это было на самом деле. Вы же все видели сами. Я записал правду.
— Что? — взревел Штиммель. — Правду? Плевал я на вашу правду! Здесь правда моя, зарубите это себе на носу. Вот вам ваша
Он неистово рвал листы вахтенного журнала, и белые клочки бумаги разлетались по штурманской рубке.
— Видели? Я заведу десять новых журналов, но будет по-моему, поняли, а? Будет так, как хочу я!
— Фишер погиб по вашей вине, и вы должны отвечать за это, — упрямо твердил Венцель.
— Ах вот как? Хорошо. Я давно подозревал, что вы красный. Но теперь хватит. С этой минуты вы уволены, Венцель, вы поняли меня?
— Да, герр Штиммель, понял.
— Но это еще не все. Я позабочусь о том, чтобы ни один хозяин на всем побережье Германии не брал вас на работу. Поняли? Я позабочусь об этом особо. Вы подохнете с голоду.
— Я понял и это.
Венцель спокойно смотрел на дергающиеся губы капитана, на его выпученные глаза и вдруг подумал: «А ведь он боится!»
— Вон с мостика! — взревел капитан и ткнул пальцем на выход из рубки.
Венцель медленно вышел. Он спустился на палубу и, обессиленный, прислонился к переборке. «Ух, как я боялся, что он ударит меня своим кулачищем… — Рукавом кителя он вытер пот со лба. — Я же совсем не переношу боли…»
— Что с вами, чиф? Вы заболели? — стармех заботливо поддерживал Венцеля под руку.
— Нет, нет, — поспешно ответил Венцель. — Я просто задумался. Спасибо. — Он высвободился из рук стармеха и заторопился в свою каюту. Ему надо было побыть сейчас одному.
КРУЗЕНШТЕРН И МАЛЫЙ КАБОТАЖ
Тимофей Таволжанов вышел из здания пароходства и задохнулся от обжигающего мороза. «Градусов двадцать пять, пожалуй, будет, — подумал он, — ничего, мне бы только до парохода своего добраться, а там мороз не так страшен».
Только что в отделе кадров ему вручили направление на пароход «Кильдин» матросом первого класса. А в кармане Тимофея — диплом об окончании мореходного училища с отличием. «Получил специальность штурмана дальнего плавания» — так написано в дипломе. Звучит? Еще как!
Начальник отдела кадров, принимая Тимофея, вежливо пригласил его присесть, предложил заграничную сигарету и долго изучал документы.
— Ну что ж, молодой человек, диплом у вас есть, а стажа плавания матросом нет. Что будем делать? Придется матросом посылать. — Он выжидающе смотрел на Тимофея.
Тимофей кивнул:
— Я готов. Закон есть закон. Поплаваем и матросом.
—
— Думаю, смогу.
— А не сможешь — там научат, — успокоил начальник. — Пойдешь на «Кильдин». Пароходик, конечно, не первой молодости, да и ходит на регулярной линии в малом каботаже, ну, да тебе все равно, где диплом выплавать, а там как раз матросов не хватает. Все хотят на океанские лайнеры, — вдруг сердито засопел начальник. — Отплаваешь положенный срок — приходи, с дипломом не будем матросом держать. Пошлем штурманом.
— Спасибо.
— Не за что. Кстати, «Кильдин» приходит сегодня через час, станет у восьмого причала. Так что торопись.
Тимофей недоверчиво посмотрел в окно.
— Туман же.
— Ты иди прямо на причал. На «Кильдине» капитаном Шулепов. И если он дал радиограмму, что придет к шестнадцати ноль-ноль — значит так оно и будет.
Залив парил. Мороз выжимал теплоту из вод Гольфстрима, и порт укутывался густыми клубами белесого тумана. Ветра не было. Туман «рос в гору» — все выше и выше поднималась стена его над заливом, заползая на причалы, поглощая в своей расплывчатой серой темноте подъемные краны, палы, склады…
Тимофей поежился от холода.
Длинь-длинь-длинь, длинь-длинь-длинь — доносился из мрака тонкий голос судовой рынды. Дон-дон! Дон-дон! — мерно бухал колокол на углу причала…
Колокола и рынды… Чуть слышался тоскливый плач туманной сирены с противоположного берега.
И ни одного человека не видно вокруг…
Визгливый гудок донесся с залива. Тимофей насторожился, прислушался. Гудок повторился.
«Ну и гудок. Как у паровоза», — подумал Тимофей.
…На причале зажглись прожекторы, забегали люди, заурчал мотор подъемного крана.
Из тумана показались огни, потом стала видна темная масса судна, и «Кильдин» медленно, словно ощупью, подкрался к причалу и ошвартовался.
Обледенелый от верхушек матч до ватерлинии, с кучами руды на палубе, с побитыми и погнутыми релингами и трапами, грязный, с ободранными бортами «Кильдин» не обрадовал Тимофея.
«Видно, доживает последние годы», — подумалось Тимофею.
На борту «Кильдина» бесшумно суетились люди. Швартовка не заняла у них и пяти минут, тут же был спущен с борта новенький трап, и около него появился вахтенный с повязкой на рукаве. Однако на берег никто не сходил. Тимофей подождал немного и поднялся по трапу на борт.
Каюта капитана находилась в средней надстройке под штурманской рубкой. Она была небольшая, эта каюта, — крохотная кабинет-приемная с овальным столом и шестью привинченными к полу креслами и за шторкой — спальня. Над письменным столом нависал круглый циферблат гирокомпаса, а еще выше на стене темнел старинный морской барометр.
Костлявое и длинное лицо капитана было бесстрастным и неподвижным. Густые черные брови почти срослись на переносице и широкими крутыми дугами расходились к вискам. Тонкий с горбинкой нос разделял глубоко посаженные цепкие глаза.