Чеченские рассказы
Шрифт:
– В Сержень-Юрт, наверное, – ответил я.
Мансуров пришёл в ещё большее недоумение:
– Ни фига себе!.. А кто старший на броне? Этот что, белый, контрактник?..
– Срочник…
Вскоре один из ВОПов нашего батальона, прикрывавший мост через реку, сократили за недостатком людей, и его командир, мой ротный, капитан Левченко, сменил Корнеева.
Потом возмущённый Левченко рассказывал, что Корнеев умчался с ВОПа, не утруждая себя передачей вооружения и всего остального, ничего не пояснив ему о минных полях и бестолковых позициях, разбросанных по двум высотам, и
***
Когда летом, после трёх с половиной месяцев командировки, я, загорелый как чёрт и обстрелянный, пил в ПВД прощальные чарки дагестанского коньяка местного разлива (с привкусом ванилина), прапорщик, бывший с Корнеевым на ВОПе с его приезда, ехидно рассказывал, что капитан был трусоват, первое время пугался каждого шороха и от выстрелов прятался в землянку, и снайпер тот на кладбище был не снайпером вовсе, и Корнеев в той истории вообще ни при чём. Я стал спорить с ним, и мы, оба пьяные и заменяющиеся, бросились друг на друга с кулаками.
Мы не проломили друг другу черепа, не свернули челюсти и носы – нас разняли.
Мечта
Должностной обязанностью майора Сосновникова было поддержание морально-психологического состояния личного состава 134-го отдельного батальона оперативного назначения. У майора был бравый вид: орденские планки, выправка и поскрипывание при ходьбе.
В управление батальона Сосновников перевёлся из артиллерийско-зенитного дивизиона и свою командирскую жизнь вспоминал с ностальгией. Майор был афганцем. За Чечню он имел медаль Суворова – ну, да это у многих в части, а вот афганская медаль была только у Сосновникова и ещё у одного прапорщика из разведки, но тот планок не носил.
Когда заходил разговор о сложной обстановке в Чечне, майор кривил испитое лицо и многозначительно говорил всегда одну и ту же фразу:
– Да… это не Афган конечно…
Сосновников любил выпить, то есть к тому времени, когда я его застал, он уже фактически спился. У него бывали запои прямо в штабе. Тогда он выходил из кабинета только по стеночке в туалет. А когда запой случался не в служебное время, Сосновникова видели в кафе и в магазине. Он был одет в бушлат (с покосившимися майорскими звездами) на голое тело. Раз, зимой, Сосновников в таком виде почти час простоял у стелы погибшим героям на территории части.
Наискось летела снежная морось, голова майора сделалась от неё седой, по лицу его лились слезы, или это был таявший снег.
– Вот почему так бывает? Как только зайдёшь на территорию этого батальона гребучего, хочется выпить стакан водки?
Я не знал, что ответить. Мне тоже не особенно комфортно было среди мрачных казарм, склада ГСМ и плаца, где солнечное утро в разгар весны забивает и душит гнетущая барабанная дробь развода.
– Вот так терпишь-терпишь несколько дней, а они-то накапливаются.
– Кто они?
– Стаканы…
Рабочий день Сосновникова проходил так.
Майор сидел за столом. Непрерывно сидеть, уставившись в одну точку, он мог необычайно долго. При этом Сосновников имел начальствующий вид.
Солдат-компьютерщик что-то распечатывал
Через десять минут резко открывалась дверь.
– Кроссворды пиздатые на боевой листок выменял! – довольный удачной сделкой, а ещё больше возможностью убить хоть немного времени, Сосновников снова садился за стол и сидел за разгадыванием головоломок минут сорок.
Когда звонил телефон, майор неспешно брал трубку. Грозно произносил свою фамилию, потом орал и матерился в трубку. Закончив разговор, он с чувством полного самоуважения напевал себе под нос: давай за нас та-да-да-да-да-да… – искал взглядом меня, требуя моральной поддержки, и я, бывало, малодушно улыбался ему.
Когда кроссворды надоедали Сосновникову, он лихо отдавал бойцу громкую как перед строем команду:
– А ну-ка… чайку организуй!
И мы пили чай. Разговор у Сосновникова заходил всегда о выслуге, которая у него уже была, но нужно было для увеличения пенсии ещё что-то там немного отслужить.
Потом Сосновников снова сидел неподвижно.
Словно неутомимый атлант, майор поддерживал морально-психологический дух войск. Со стороны он и в самом деле походил на изваяние.
В конце апреля, когда уже заканчивался срок моей двухгодичной службы, в кабинет влетела Маша Максудова – библиотекарь и любимица всей бригады. Она тут же распахнула окно и запустила в кабинет весну.
– Димочка, привет! (Сосновникова звали Дмитрием.) Я к тебе Димочка!
– Привет, ласточка.
Мы втроем пили чай, но беседа велась только между старыми приятелями.
– Как Зинуля?! – спросила Маша майора, как я понял, о жене.
– Что ей сделается, – отвечал он неохотно.
– Как вообще поживаешь, Димочка?!
– Думаю переводиться в бригаду, на вышестоящую…
– Правильно, ты человек способный.
– Может, сухим буду приходить…
Максудова заговорщицки улыбалась, – знаю, мол, твою сухость, – но не продолжала разговор на эту тему. Будучи в лёгком романтическом настроении, надышавшаяся терпкого майского воздуха, она, наконец, задала Сосновникову философский вопрос:
– Дима, а что ты больше всего-всего хочешь в жизни? Ну, какая у тебя мечта?
Майор долго молчал.
Так долго, что Максудова даже зажмурилась от предчувствия чего-то необыкновенно прекрасного.
– В Сочи хочу съездить. Ни разу не был, а под боком ведь.
Звёздный час Луноходова
В первый день занятий на военной кафедре Аполлонов успел стать на левом фланге. Строй студентов вытягивался в коридоре. Полковник Измеров, отсекая опоздавших, дал команду Аполлонову: "Закрой дверь".