Чеченские рассказы
Шрифт:
– Ну, что ты, Сереж, идем!
Сергей, в шортах и белой футболке навыпуск, с опаской переходит оживленную движением и звуками проносящихся машин улицу, отрешенно рассматривает беззаботных прохожих и никуда не спешит.
Везде, и на бульваре с дающими скупую тень кленами, и в троллейбусах, и в большом трехэтажном универмаге, Убожко чувствует себя чужаком из другого, никому неведомого мира. Он, еще не набравший силы, как волк, ушедший от гона, хочет скорее вернуться в свое убежище: комнатку на втором этаже двухэтажного жактовского дома по улице Розы Люксембург.
Когда
Алене жалко денег, заплаченных за кожаные на тонких каблучках туфельки. И загорелась она, и сомнения брали; но сколько просмотрела, а из недорогих ни одни не понравились, и тянуть нельзя было – старые туфли выдержали два ремонта и снова с завидным упорством отделялись от подошв.
Алена вымыла полы и, раскрасневшаяся, села чистить картошку. Сережа любит жареную картошку.
Кухонька уголком прямо в коридоре, и женский взгляд, отрываясь от ножа с лентами кожуры, ласкает глянцевые лодочки. Смеркается, но
Алена не включает свет, ей невмоготу оборвать умиротворение. Тепло уютной радости растеклось по ее телу, и движения пухлых рук мягки.
Мысли ленно плывут в голове. Неожиданно для самой себя Алена поднимает голову, ищет глазами мужа и говорит: “Сереж… слышь,
Сереж?.. Похоронишь меня в этих туфлях…”
2000-2004
Мечта
Должностной обязанностью майора Сосновникова было поддержание морально-психологического состояния личного состава 134-го отдельного батальона оперативного назначения. У майора был бравый вид: орденские планки, выправка и поскрипывание при ходьбе.
В управление батальона Сосновников перешел из артиллерийско-зенитного дивизиона и свою командирскую жизнь вспоминал с ностальгией. Майор был афганцем. За Чечню он имел медаль
Суворова – ну, да это у многих в части, а вот афганская медаль была только у Сосновникова и еще у одного прапорщика из разведки, но тот планок не носил.
Когда заходил разговор о сложной обстановке в Чечне, майор кривил испитое лицо и многозначительно говорил всегда одну и ту же фразу:
– Да… это не Афган, конечно…
Сосновников любил выпить, то есть к тому времени, когда я его застал, он уже фактически спился. У него бывали запои прямо в штабе.
Тогда он выходил из кабинета только по стеночке в туалет. А когда запой случался не в служебное время, Сосновникова видели в кафе и в магазине. Он был одет в бушлат (с покосившимися майорскими звездами) на голое тело. Раз, зимой, Сосновников в таком виде почти час простоял у стелы погибшим героям на территории части.
Наискось летела снежная морось, голова майора сделалась от нее седой, по лицу его лились слезы, или это был таявший снег.
– Вот почему так бывает? Как только зайдешь на территорию этого батальона гребучего, хочется выпить стакан водки?
Я не знал, что ответить. Мне
– Вот так терпишь-терпишь несколько дней, а они-то накапливаются…
– Кто они?
– Стаканы…
Рабочий день Сосновникова проходил так.
Майор сидел за столом. Непрерывно сидеть, уставившись в одну точку, он мог необычайно долго. При этом Сосновников имел начальствующий вид.
Солдат-компьютерщик что-то распечатывал на раздолбанном принтере, я за соседним столом изучал объяснения и протоколы допроса; знал я все содержание этих документов уже наизусть. Казарменный запах пота и ваксы проникал и в помещение штаба, звуки были гулкими, как в туннеле, постоянно проходила информация о том, что командир то уехал, то, наоборот, приехал в часть; а нервы в армии и так всегда на пределе. Было невыносимо скучно и в то же время тревожно. Вдруг
Сосновников вставал и стремительно выходил из кабинета.
Через десять минут резко открывалась дверь.
– Кроссворды п…датые на боевой листок выменял! – довольный удачной сделкой, а еще больше возможностью убить хоть немного времени,
Сосновников снова садился за стол и сидел за разгадыванием головоломок минут сорок.
Когда звонил телефон, майор неспешно брал трубку. Грозно произносил свою фамилию, потом орал и матерился в трубку. Закончив разговор, он с чувством полного самоуважения напевал себе под нос: давай за нас та-да-да-да-да-да… – искал взглядом меня, требуя моральной поддержки, и я, бывало, малодушно улыбался ему.
Когда кроссворды надоедали Сосновникову, он лихо отдавал бойцу громкую, как перед строем, команду:
– А ну-ка… чайку организуй!
И мы пили чай. Разговор у Сосновникова заходил всегда о выслуге, которая у него уже была, но нужно было для увеличения пенсии еще что-то там немного отслужить.
Потом Сосновников снова сидел неподвижно.
Словно неутомимый атлант, майор поддерживал морально-психологический дух войск. Со стороны он и в самом деле походил на изваяние.
В конце апреля, когда уже заканчивался срок моей двухгодичной службы, в кабинет влетела Маша Максудова – библиотекарь и любимица всей бригады. Она тут же распахнула окно и запустила в кабинет весну.
– Димочка, привет! (Сосновникова звали Дмитрием.) Я к тебе, Димочка!
– Привет, ласточка.
Мы втроем пили чай, но беседа велась только между старыми приятелями.
– Как Зинуля?! – спросила Маша майора, как я понял, о жене.
– Что ей сделается, – отвечал он неохотно.
– Как вообще поживаешь, Димочка?!
– Думаю переводиться в бригаду, на вышестоящую…
– Правильно, ты человек способный.
– Может, сухим буду приходить…
Максудова заговорщицки улыбалась, – знаю, мол, твою “сухость”, – но не продолжала разговор на эту тему. Будучи в легком романтическом настроении, надышавшаяся терпкого майского воздуха, она, наконец, задала Сосновникову философский вопрос: