Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
Но, когда он встает на цыпочки, чтобы засунуть «бикавер» в окошечко, раздается крикливое предупреждение:
— На вашу ответственность! Помогите, он мешает мне выполнять обязанности.
— Не устраивайте скандала, не надо так кричать!
— Я не кричу, вы оказываете давление. Вы не имеете права. Я теряю представление о времени.
— Хорошо, хорошо, еще увидим! — Пекар наконец отказывается от тщетных попыток; после некоторого раздумья он приходит к выводу, что победа не на его стороне, поэтому бьет ногой в дверь, не очень, впрочем, сильно, и, уходя, говорит почти вслух: — Хам невоспитанный, наглец,
И тут же пугается, что Янко его слышал. Но из-за двери раздается лишь звук споласкивающего механизма марки «Микадо», он звучит как триумфальный взрыв саркастического смеха. «Смейся, Микадо!» — думает Карол горько.
Когда ржание воды стихло и в месте общественного пользования воцарилась тишина, Пекар на цыпочках, сдерживая дыхание, вернулся обратно.
— Знаете, она у меня сама вырвалась из рук. Не осуждайте человека. Если бы вы знали, в каких семейных обстоятельствах я живу, жена пишет в газеты… — признается он тихим голосом, из которого уже исчезла агрессивность. — Знаете, я совсем другой человек, я рос один, совсем без психолога…
Пекар осторожно нажал ручку и заглянул внутрь. Кабина была пуста. Пуста, как шкаф старого холостяка. В обманутом Пекаре, который не мог понять, куда скрылся странный Янко, снова вспыхнуло негодование, и он забормотал сквозь зубы:
— Не отступлюсь! Старый хрен бюрократический, фарисейский, мещанский, синтетический… Ноль очков, я его сразу раскусил!
Но тут на всякий случай осмотрелся, не слышит ли его кто-нибудь.
Согласно новейшим исследованиям, во вселенной времени не существует, но Пекар, вопреки этим исследованиям, изменился за тот короткий промежуток времени до неузнаваемости. У него было чувство, что он даже немножко поседел, хотя бы душой, что-то в нем поседело, может, печень, может, двенадцатиперстная кишка. А что-то созрело, может быть, аппендицит. Он сразу избавился от стародевической нерешительности и уже больше не теряет в принципе не существующего времени на лишние церемонии.
Опыт из области культуры был так дорого им оплачен, что, несмотря на прямолинейность его характера, сейчас от него можно ожидать сюрприза.
«Не будем заниматься крайними случаями, — решил он наконец, — жизнь продолжается, хотя трамвай и прибыл на конечную остановку». Вот, это сказал уже совсем другой Карол Пекар. Или он только притворился таковым.
Когда в местном буфете он заметил между искателями славы металлурга Мики, то тут же заказал у стойки по триста граммов салата из крабов, картофельного и из горьких перчиков. «Какие там церемонии», — вспомнил он изречение Кунг Фу из телевизионной многосерийки, в которой тот лупил двух индейцев сразу.
Лицо Мики не сулило ничего хорошего, оно невольно стянулось в гримасу прирожденного громилы.
— Хочешь убить меня? — Металлург брезгливо оттолкнул полную тарелку. — Такую атаку калорий не выдержит ни один здоровый организм.
Он ушел с чувством тошноты в желудке, но тут же вернулся, облокотился своими бывшими металлургическими кулаками на стол и попытался выяснить правду жизни.
— Может, это была попытка устроить дурацкую шутку? Потому что, если это была попытка устроить дурацкую шутку, то она действительно получилась дурацкой, уж я-то
— Нет, это была попытка устроить очень даже приличную шутку, — объяснил Пекар. — Что-то вроде того, как вы тогда на горнолыжных подожгли газету…
— Ах так, — понял Мики. — Ну, тогда это была хорошая шутка!
И, преодолевая тошноту, он ушел, ведомый своими оформительскими идеями.
Пекар с аппетитом занялся покинутыми салатами и с удовлетворением подумал, что наконец и у него есть какое-то впечатление от искусства. Еда — это не хухры-мухры, внушал он себе убежденно, все, что есть во мне хорошего, все благодаря еде, а конкретно — салатам.
Подкрепленный калориями, Карол Пекар провел в коридоре очередной суровый бой с самим собой. Он не мог решить, какая терапия лучше поможет вылечить депрессию у забываемого друзьями Мишо, на которого обратил его внимание странный Янко. Пекар посмотрел на покачивающуюся на плече спортивную сумку и скептически покачал головой. Так как он уже основательно взялся за гонорар, то сунул из своих денег сотню в конверт, который нашел на окне, но, поскольку содержимое конверта показалось ему слишком тощим, добавил еще одну.
С депрессией Мишо на первый взгляд дела обстояли не слишком плохо. Он выглядел вполне здоровым и рассудительным человеком, жесты его были по-славянски широкими. Когда он с протянутыми руками вышел навстречу Пекару, посетителю показалось, что у хозяина как будто слишком много рук.
— Эли, слышишь? Пусть минутку нам никто не мешает. Кофеек ты уже пил, да? Я тебе даже не предлагаю, это гибель для сердца. Собственно, что мне тебе говорить.
Одной рукой он приказывал секретарше Эли, другой, усаживая, толкал Пекара к длинному журнальному столику возле рабочего стола. У него, наверно, должна была быть третья, а то и четвертая рука, ибо одна из них взяла из ладони Пекара конверт и, не считая, засунула его со внутренний нагрудный карман пиджака, в то время как другая рука потянулась к «бикаверу» и спрятала его в нижней части секретера.
— Марш в нору… — сказал с улыбкой Мишо, несколько раз бодро хлопнул в ладоши, как будто стряхивая с них пыль, и зрителю стало ясно, что у него все же только две руки… — В Монголии был? Потрясно. Езжай, советую. Очень любопытная страна. Я уже три дня как дома, а еще не забыл, все время перед глазами эти просторы…
Одной рукой он обозначил беспредельность простора монгольского ландшафта, а другой уже нащупывал на стене, по всей вероятности, любимую карту мира, с таинственно размещенными цветными флажками. Вынул один флажок, рука у него на мгновение заколебалась, потом воткнула его чуть дальше, куда-то к Микронезии.
— Один пастух рассказывал фантастическую вещь, что он всю жизнь провел в юрте. Это вроде нашей колибы[93], потрясно. Когда я вернулся домой, жена сразу сварила мне большую кастрюлю наших верхнеоранских галушек с салом… Наш человек к другому уже не привыкнет…
Одна рука тепло, по-землячески похлопала Пекара по плечу, но владелец ее уже сидел за столом и другой своей рукой гладил сверкающие корешки книг перед собой и задумчиво рассуждал:
— Эх вы, художники, прекрасная у вас жизнь… Вы свободны как птицы, стоит только взмахнуть крыльями! А мы — бедные чиновнички без фантазии…