Человечность
Шрифт:
Школа, в которой Лида проучилась девять лет, по-прежнему была безмолвна, как два года тому назад, будто терпеливо ждала возвращения своих довоенных учеников. Около нее грустили тополя и золотом полыхали клены. Лида присела на старую скамью, отдалась воспоминаниям.
На пустыре за школой перекликались грачи, готовясь в дальний путь; под ногами прохожих шуршали листья. Тополя уже обнажились, а клены еще перешептывались между собой — уж не о том ли, что миновало, или что их ждет? А ждали их дожди и холода, снега и метели. Только через много-много очень трудных дней к ним вернется
Большой золотистый лист, покачиваясь на лету, упал на Лидину ладонь, невесомый и грустный. Лиде хотелось плакать, но она сдержалась: к скамье с ребенком на руках спешила молодая женщина.
— Сейчас-сейчас, потерпи, сыночек, — женщина опустила мальчугана на скамью, торопливо сняла с него пиджачок. Мальчик нетерпеливо пританцовывал обеими ногами.
Она поспешно отнесла его в сторону, подержала за кустом и вернулась назад довольная, что все обошлось благополучно. Мальчик теперь улыбался. Это был забавный голубоглазый малыш.
— Сколько ему? — поинтересовалась Лида.
— Скоро два. А на отца похоронку прислали. Растет Сережка Барков без отца. Вот так и живем — сама на работу, его к бабке…
Женщина была бы миловидна, если бы не усталое лицо, не серый потертый платок, не грубая поношенная одежда и стоптанные брезентовые туфли.
— Пойдем, сынок, а то опять опоздаю. Скажи тете «до свидания».
Мальчик помахал Лиде ручкой и тут же забыл о ней.
«Славный, — позавидовала Лида. — А что если у меня не будет детей? Боже мой…»
Ей больше не хотелось оставаться среди кленов и тополей. Грустный шелест листьев только усиливал ее тоскливые мысли. Не думать бы, забыть о войне, о горе человеческом. Может быть, пойти в кино? Посидеть в знакомом с детства зале, опять посмотреть «Богатую невесту».
У кассы волновалась очередь. Лида не рискнула ввязаться в эту толкучку. Кино в другой раз. Все равно не удалось бы забыться: наивная экранная сказочка теперь не для нее.
Она повернула вдоль летнего сада. Сколько раз она бывала здесь, беззаботная и такая счастливая! Сколько необыкновенного ждала от жизни! Война просеяла ее надежды сквозь свое сито. Иллюзии улетучились, как дым, осталось только то, что дала ей жизнь: фронт, память о Косте, самоотверженность Вани Якушкина, радость, боль и горькие мысли о будущем. Но такие уж горькие? Она ведь не только теряла — она узнала хороших людей, открыла для себя Костю, Сашу и Женю, у нее была любовь.
Она пошла к Оке и неожиданно встретила Мишу Петрова. На том же месте, где встретилась с ним два года тому назад! Тогда она в растерянности блуждала на перепутье, а Миша был энергичен и уверен в себе. Теперь ее опять удивили перемены в нем: Миша будто потускнел. Она приложила к нему свою новую меру — ту, какой мерили людей на войне, — меру жизни и смерти — и увидела: Миша был себе на уме. «Мальчик растерял, что нашел», — решила она.
— Лида? — неуверенно заговорил он. — Ты ведь… служила в армии?
— Да, и была на фронте. Меня тяжело ранило, я лежала в госпитале, а потом меня демобилизовали. А ты все на заводе?
— Н-нет. Снимался с комсомольского учета. Видишь ли, я… поступил в университет.
— А-а. Что нового о нашем
— Давно никого не видел. Извини, у меня мало времени.
«И люди меняются, и времена… — размышляла Лида, стоя на берегу Оки. — А хорошо, что я, наконец, выбралась из дома. Среди людей легче — сразу видно, что потеряла и что приобрела. Довольно вариться в собственном соку, пора сходить к тете Даше. Но почему все-таки молчит Ваня?»
Река была по-осеннему пустынна, луга на той стороне побурели, в выцветшем небе серебристо поблескивали нити паутины.
«С ним что-то случилось, что-то не так», — тревожно повернулась чугунно-тяжелая мысль.
С берез осыпались листья. Скоро ноябрь, беспросветные облака заволокут небо, и начнутся нудные дожди. Все станет серым и тоскливым, а земля вязкой, холодной и сырой.
Что же делать?
У Феди Бурлака родился сын. Всю дорогу от родильного дома до деревни Федя держал мальчика на руках. Нюра, утомленная и счастливая, сидела на телеге рядом с Федей и тоже разглядывала сына.
— Посмотри, — говорила грудным голосом, — весь в тебя.
Но Феде казалось, что сын точь-в-точь похож на нее, и он говорил ей то же, что говорила ему она. Этот разговор одинаково радовал их: сын родился, сын!
Матрена осторожно правила лошадью. Своих детей у нее Бог взял, нерастраченные материнские чувства она отдавала Феде и Нюре, а теперь к ней и вовсе пришла радость: вот повеселеет в избе!
— На кого же ему походить, как не на мать и отца, — сказала рассудительно. — Ты с ним полегче, а то руки у тебя вон какие.
Говорила так, для порядка. Знала: надежнее Фединых рук у мальчонка не было ничего на свете.
— Как мы его назовем, Федь? — спросила Нюра, но Федя не спешил дать сыну имя. Только дома, избавившись от тележной тряски, сказал:
— Назовем Женей.
— Я так и думала! — улыбнулась Нюра.
Сколько уж раз Федя рассказывал о своем незабываемом фронтовом товарище Жене Крылове! Вспоминал, как Женя ему жизнь спас. Один раз чуть живого вытащил из немецкого плена, а в другой раз чуть живого сдал санитарам. Два раза спасал, а о себе не думал, будто у него и своей жизни не было. Сам кое-как, а Федю спас. Не было бы его — не было бы на свете и Феди Бурлака и не родился бы у Нюры маленький Женька. Ну какое еще имя годилось для первенца!..
— А где он сейчас, Федь? — Нюра была благодарна незнакомому Жене за то, что он спас Федю и подарил ей счастье.
— На войне — где ж еще.
— А с ним ничего не.
— Ты так не думай! — не на шутку рассердился Федя, хотя сам давно уже не знал, что с Женей Крыловым. — Ничего плохого с ним не случится, не такой он человек!
5
ПУТИ ЛЯЛИКОВА
Туман был так густ, что тропа под ногами в нескольких шагах будто обрывалась. Косматые молочно-серые языки внезапно слизывали и фигуру проводника Жана, и скалы по сторонам, и каменные глыбы впереди. Бывший десантник-доброволец Ляликов натыкался на скальные выступы, временами с трудом сохраняя равновесие, чтобы не упасть.