Человек должен жить
Шрифт:
Подкатила машина «Скорой помощи», к нам подошел врач, высокий мужчина в белом халате.
— Десять раз умрешь, пока вас дождешься, — сказал милиционер.
— Дядя Леша, — сказал врач, — хоть бы ты не бросал тень на плетень. Были действительно срочные вызовы. Понимаешь?
— Я-то понимаю, а вот они… претензию к вам имеют. — Милиционер указал на нас.
Мы молчали.
Врач склонился над мужчиной. Халат врача был совершенно оранжевым. Меня не интересовало, что делает врач. Я знал, что сделать он уже ничего не сможет.
Женщина
Врач скомкал фонендоскоп и сунул его в карман халата.
— Вот студенты-химики на практику приехали, может, подвезете? — спросил милиционер у врача. — Подвезите, что вам стоит? Вот у того чемодан пуда три. Кирпичей наложил, что ли?
Меня удивило, что милиционер между делом успел проверить вес моего чемодана.
— Не возражаю, — сказал врач.
Мы сели в машину. На «Скорой помощи» я никогда не ездил. Я смотрел в окно, приподымая брезентовую занавеску. Машина не ехала, а летела по улицам города. Тревожные сигналы будоражили воздух. Прохожие останавливались, смотрели нам вслед, и, наверно, никто из них не подозревал, что на этот раз машина везла совершенно здоровых людей.
Мы были здоровы, но настроение было плохое. Кажется, никогда оно не было таким подавленным.
— Переночуем в гостинице? — предложил я Захарову.
— Лишние деньги пригодятся на выпивку. — Он посмотрел на меня и мрачно улыбнулся.
Машина остановилась у длинного одноэтажного здания. Врач вышел из кабины и взбежал на крыльцо, которое заскрипело под ним. Он скрылся за стеклянной дверью.
— Больница, — услышал я чей-то голос. Кажется, это сказал шофер. Неужели эта лачуга и есть больница?
Все окна темные, лишь одно освещено. Колышется занавеска. Свет падает на толстый ствол дерева, на лепестки белых цветов под окном.
Шофер открыл нам дверку и сказал с изысканной вежливостью:
— Ну, химики, вытряхивайтесь.
Я взялся за свой чемодан и хотел уже вытаскивать его из машины, но Захаров подмигнул мне и сказал, чтобы я посидел. Он и шофер, о чем-то беседуя, пошли к крыльцу, вошли в здание. Минуты через три они возвратились, шофер завел мотор.
Мы опять поехали. Я вопросительно смотрел на Захарова.
— Это у них поликлиника, тут же «Скорая помощь». А знаешь, Гринин нас опередил.
Я не сразу понял, кто такой Гринин, но потом вспомнил, что это третий студент, которого мы искали на станции.
Машина остановилась, и я снова увидел крыльцо, но более высокое и с крышей. «Начальная школа № 2», — прочел я вывеску. Дом одноэтажный, длинный, из толстых бревен.
Шофер начал сигналить. Даже мертвые могли проснуться от пронзительных звуков. В Москве за такой шум шофера оштрафовали бы, а здесь, наверно, шуметь было еще в моде.
Широкие окна школы осветились
— Добро пожаловать, — сказал он, не вынимая папиросы изо рта.
Поднявшись на крыльцо, я увидел, что он выше меня на целую голову. У него были умные черные глаза, черные вьющиеся волосы, зачесанные назад, и тонкая полоска черных усов на верхней губе. Я узнал его. Он, конечно, с нашего потока. Но только раньше я не знал его фамилии и вообще был с ним не знаком. На потоке двести человек, разве перезнакомишься со всеми даже и за четыре года?
Припоминаю, что я никогда не чувствовал к нему особой симпатии, и если мы встречались где-либо в бесконечных институтских коридорах или на улице, то я не считал себя обязанным здороваться первым.
Он был слишком яркий и шумный, всегда окруженный толпой похожих на него ребят. Постоянно сыпал остротами и анекдотами, которые не казались мне смешными. Он явно метил в вундеркинды. Я же был из другого теста. Я любил только слушать. Мне было бы трудно с ним дружить.
Едва мы сняли свои чемоданы, машина «Скорой помощи» уехала.
Гринин посторонился, когда мы проходили в дверь, и остался на крыльце докуривать папиросу.
Мы вошли в класс. На левой стене черная доска, в желобке сухая тряпка и кусочек мела. На полу поблекшие чернильные пятна, одно небольшое пятно проглядывало даже сквозь побелку на стене. Вдоль окон деревянная вешалка метровой высоты человек на сорок.
Класс казался очень большим и просторным, потому что все парты были вынесены. Остался лишь учительский стол. Три кровати, застланные коричневыми байковыми одеялами, стояли вдоль стен. Крайняя кровать у окна была занята Грининым. Самое лучшее место! Я занял следующую. Захаров бросил свой чемоданчик на кровать, стоявшую у двери. Крышка открылась, вещи вывалились, и я увидел: ни одной книги. Я везу целую библиотеку по трем предметам, а он…
— Ну вот, совсем неплохая дача, — услышал я голос Захарова, — а ты хотел в гостиницу. Сейчас все москвичи на дачах, и мы оказались не хуже.
— Пожалуй, — согласился я.
Вошел Гринин, сел к столу. Раскрыл портсигар и со стуком поставил его на черный лакированный стол.
— Закуривай, ребята.
— Сдуру еще в прошлом году бросил, — сказал Захаров. — Игоря угощай.
А я вообще не курил.
— Образцовые ребята. Кто же из вас Каша? — спросил Гринин.
— А ты угадай. — Захаров открыл форточку. — Давай, парень, сразу договоримся: в общежитии не курить. — Он прошелся по классу. — Ну, так кто же из нас Каша?