Человек и пустыня

Яковлев Александр Степанович

Опять завыл призывно пароход. Боцман кричал у мостков:

— Готово, что ли? Шевелись живее, дьяволы!

Под колесами зашипел пар. Пароход дрогнул, сдвинулся. Виктор оглянулся влево. Рядом с ним на балконе парохода стояла Дерюшетта. Да, Дерюшетта! От дум — дум многолетних — образ Дерюшетты был ему ясен до самой маленькой черточки. Она стояла рядом, сияющая, с прекрасным лицом, чуть продолговатым, с темными в неверном ночном свете глазами, большая и вместе легкая. Виктор минуту смотрел на нее оцепенело.

Да, это она — в шляпе с белой вуалькой. Она положила на барьер маленькую руку в темной перчатке, смотрела с улыбкой вниз на суету. Свет падал сбоку,

лицо менялось. Виктор едва не крикнул. Она почувствовала его обжигающий безумный взгляд. Она медленно повернулась к нему, посмотрела на него пристально, чуть удивилась — или так показалось Виктору? — еще раз посмотрела и, улыбаясь, пошла по балкону к корме и скрылась в раскрытой двери, что вела в коридор, к каютам. Виктор опомнился, когда она уже скрылась. Он бросился за нею, вбежал в коридор. Но двери все были закрыты — однообразные белые двери пароходных кают, черта в черту, точка в точку, — только темный номер над ними глядел, как чужой глаз. Виктор пробежал весь коридор, потом направо, налево. Две двери были открыты, он заглянул в них. Дерюшетты не было. Он выбежал опять на балкон. Пароход уже отошел, на балконе толпились люди, махали платками пристани. Саратов уплывал вдаль, мелькая редкими огнями. Дерюшетты не было.

«Не может быть, чтобы она ушла назад, на пристань!»

Еще никогда не билось так и не замирало сердце: Дерюшетта где-то здесь, едет вместе с ним, за какими-то дверями с суровым номером.

Нетерпеливо, задыхаясь, он еще раз обежал весь пароход, заглянул во все окна, куда можно было заглянуть. Нигде нет! Уже скрывался город за темным островом, только легкое зарево стояло над ним. Опять в кустах на островах запели соловьи, и ночь стояла тихая. Слышно сквозь шум парохода: поют соловьи, зовут. Дерюшетта где-то здесь. По балкону ходило двое мужчин, их шаги тяжко отдавались в тишине. И больше никого. Виктор прошел по балкону к носу парохода, откуда через окна было видно зал первого класса. Зал был пустой, хрустальные подвески на люстрах дрожали, сверкая, белые скатерти на столах были без единой складки — подчеркивали пустоту зала. Вдруг горячий ветер дунул в сердце: в углу, у пианино, сидела Дерюшетта. Она играла. Сквозь широкое окно было видно, как быстро бегали ее пальцы по клавишам. Она сняла шляпу. Ее волосы слегка растрепались. Она чуть наклоняла голову в такт музыке. Виктор не дышал. А зал совсем пустой. Она одна… Что ж, пойти, стать на колени перед ней, сказать?

Дерюшетта поднялась, взяла ноты с крышки пианино, полистала, опять положила на место.

Потом приколола шляпу, мельком глянула на себя в зеркало, пошла. Виктор метнулся. Он хотел знать, куда она пойдет. Он метнулся в коридор и лицом к лицу столкнулся с ней. Она глянула на него опять удивленно и, когда прошла, улыбнулась: Виктор не видел, только почувствовал ее улыбку. Но остановиться он не посмел, он, дикий Виктор Андронов.

Дрожа, он побежал по балкону кругом парохода, по балкону пустынному, — только темная фигура прикорнула в углу, прячась от ветра. Дерюшетта тихо шла навстречу. Вот, вот!.. Что-то надо сказать. В один момент он перебрал груды слов и не выбрал, задохнулся: тут нужны были какие-то особенные слова. «Нет, сейчас не надо, потом». Тонкий запах дохнул в лицо и в сердце. О, это она!

Еще прошел кругом парохода по балкону, приготовился: вот сейчас встретится, скажет. Но Дерюшетты не было. Он прибавил шагу, почти бежал — нигде никого. Еще и еще раз он обошел весь балкон кругом. Нет! Тут только увидел он: пароход шел мимо гор. Тонкий месяц задевал за утесы. Шум колес, отраженный

горами, несся будто с берега. А соловьи все пели.

Всю ночь он сидел на балконе, ждал. Завтра он скажет ей о своей любви. Решено! Разум боялся: как можно так сразу? Не осмеет ли его Дерюшетта? Но сейчас же закипало неукротимое — вынь да положь.

Он был в лихорадке.

«Завтра. А как же дом? Цветогорье будет на рассвете. Домой дал телеграмму: «Встречайте». Отец выедет, мать выедет встречать, будут ждать. Пусть подождут».

В залах, в коридоре, на балконе — везде было пусто. Бритый, толстый, с большим носом мужчина спал, сидя возле буфета. Виктор все ходил, думал. И еще на берегу не спали соловьи. Да в будке штурвальные не спали: сердито и коротко взывал пароход, когда видел вдали светлые надвигающиеся глаза: зеленые, красные, золотые. Только эхо в горах отвечало сердито и разноголосо отвечали встречные пароходы. Там вспыхивали и умирали сигнальные огни. Волга, родная! За какой-то дверью — Дерюшетта.

Перед утром вода покрылась легким туманом. Восток побледнел, закраснел, зазолотился. Облака налились румянцем. От бессонной ночи все лицо у Виктора горело. Вот и солнце встало из-за горы. Скоро Цветогорье. Как быть? Ну, что там мать и отец, — они не уйдут. А Дерюшетта раз в жизни встретилась. Как искать ее потом, если пропустишь сейчас? Виктор ушел в каюту, чтобы отец и мать не заметили его, если они в самом деле приедут встречать. Он поедет дальше, за Дерюшеттой. Вот Разбитнов сад с белыми беседками, вот мельница на речке, а за ними, по горе, — Нагибовка… А может быть, это глупость: проехать мимо родного города?

Пароход дал протяжный привальный свисток.

По берегу скакали во всю прыть извозчики, торопились женщины с корзинами на коромыслах, у пристани чернела толпа, а на самом яру виднелась знакомая блестящая пролетка и толстый кучер в красной рубахе и плисовой безрукавке. Слепому видно: это Храпон на Соколике. Значит, и отец и мать на пристани. Виктор закрыл окно, занавесил его, лег на диван и притаился.

Но в дверь постучали.

— Кто?

— Вам до Цветогорья? Подъезжаем.

Виктор открыл дверь, зашептал таинственно:

— Слушайте. Я поеду дальше. Если спросят меня — не говорите.

Брови у лакея полезли на лоб.

— Слушаю.

С грохотом упали чалки на крышу пристани.

— Трави кормовую!.. Куда, дьявол, бросаешь? Вперед!

Пар сердито зашипел.

— Стоп! Выбирай носовую! Крепи!..

Загремел топот на пароходе и на пристани. По коридору за дверями и по балкону за окном шмыгало множество ног. Голоса разговаривали торопливо. Виктор представил, как напряженно ищут его глазами в толпе отец и мать.

Пароход взревел — первый свисток. И вот, замерев, Виктор слышал: за дверью отец, да, да, отец! Он громко и властно спрашивал кого-то:

— Да, может быть, он спит где? Да ты припомни, братец!

И голос лакея:

— Никак нет. Таких до Цветогорья не садилось.

Виктор поднял штору, когда пароход уже отчалил. Он вышел на балкон. Везде было пусто, пассажиры еще спали, только на корме три женщины и мужчины махали платками удаляющейся пристани.

Он стал ждать. Ударили склянки: десять часов. Пассажиры стали просыпаться, выходили на балкон, на солнышко, пили чай. Их становилось все больше, больше. Дерюшетты не было. Виктор спустился к кассе, взял билет до Самары… Он так волновался, что не пил, не ел. Прошли Хвалынск. Виктор ждал. Уже надвинулся полдень. Неужели еще спит? Спит, не знает, как томится, как ждет ее Жильян, навеки влюбленный.