Человек и пустыня
Шрифт:
— Мы не без глаз. Будем смотреть.
— С нашими приказчиками усмотришь!
— Ничего, усмотрим. Ежели на чем и нарвемся, можно будет у нас в России спустить. И смотри, еще прибыль получим не меньше заграничной.
— Верно, верно, Витя! — шумно заговорил Иван Михайлович. — Сват правду говорит. Надо скупку поставить шире. Гляди, везде стали появляться чужие люди. Зачем им ходу давать? Мы все сможем к своим рукам прибрать.
— Я все-таки думаю, что мы прежде всего должны быть производителями хлеба, а не скупщиками.
— Да пойми,
— Может быть, это и правильно, а все же нам надо настоящее дело ставить — посевы.
— Кто говорит против? При урожае посев даст прибыль — куда там скупке! Ну, только посев скупке не помеха.
Они заговорили неторопливо, не споря, спокойно перебирая, что выгоднее расширить — скупку или посев. Виктор Иванович понимал их: оба старика шли по пути старому, сто раз испытанному — купить, продать, нажить.
— На наших землях мы будем собирать такое зерно, что у нас в Европе с руками оторвут. А чужое зерно — дело неверное.
— А ты так делай: за границу свое, а в Москву чужое.
Виктор улыбнулся.
— К Европе лицом, а к России спиной?
— Ничего. Наши все съедят. Ежели почище дело поведем, так все рады будут. Ты гляди, вот нынешний год посев дал полмиллиона, а скупим больше.
— Скупите — заплатите миллион, а на посев вы и двухсот тысяч не истратили. И притом зерно не в пример лучше.
— А я так полагаю: и там и здесь дело вширь пустить, — сказал Василий Севастьянович и плутовски прищурил левый глаз. — Пропадай моя телега, все четыре колеса.
Оба Андроновы засмеялись.
— Известно, ты хапуга мужик! — покачал головой Иван Михайлович. — Свово не упустишь.
— А чего глядеть? Деньги сами в руки лезут, а мы собираемся их отталкивать. К чему это? Аль у нас детей и внуков нет? Надо глядеть дальше.
Он передернул плечами.
— Вы вот что возьмите во внимание: кому предпочтение отдать — крупному купцу аль мелкому скупщику? У крупного — большой оборот. Он и малым процентом будет доволен. А у скупщика оборот аховый. Он норовит захватить побольше, поэтому назначает непомерный процент. Мы, богачи, нужнее для жизни, — жить с нами честнее.
— Ну, насчет честности ты бы помолчал, сват!
— Нет, сват, ты не говори. Я нашего Виктора так понимаю, что он хочет дело честно поставить. Ну и ставь! И слава богу!
— Честно! Честно! — улыбнулся Виктор Иванович. — А все-таки вы мне мешаете ставить дело на хуторах, как я хочу.
— Ну, ну, будет зря говорить! Кто тебе мешает? Ты там нагляделся, в Америке, думаешь — и у нас так же? Ведь у нас целина. У нас только бери. В Америке ухаживают за землей, потому что там продают пшеницу по два да по три рубля пуд. Сам же ты говорил. А у нас в урожайный год по шестьдесят копеек купить можно. Где же тебе выручить твои затраты?
— Выручу, тестюшка! Вот посмотрите…
Он пространно заговорил об
— А главное, хлеб наш — верный.
Все трое — большие, мясистые — заговорили задорно. Старики противились, но уже так больше, из упрямства, слабо.
— Гляди, тебе виднее! — воскликнул наконец Василий Севастьянович. — Учился ты. Тебе дольше нашего жить, тебе и денежку копить.
Зимние сумерки уже надвинулись. Белые просторы перед окнами — Волга под льдом и снегом, бесконечное Заволжье, — все подернулось синими тенями. Иван Михайлович подошел к окну, смотрел туда, в просторы, о чем-то думал, уже о своем, лишь вполуха слушая спор сына с Василием Севастьяновичем. Через Волгу, по еле заметной новой дороге, тянулся недлинный обоз. Он казался маленьким, точно черный червячок полз по белому полю.
— Надо бы поставить опыты шире, — сказал Виктор Иванович. — Вы не слыхали, тестюшка, про пласты, что еланский поп выдумал?
— Как же, слыхал. Идет дело. Но ведь это в засушливые годы. А если пойдут дожди — одна цена: родится столько же, как и без пластов.
— Однако вы же сами записывали: из сорока лет — двадцать два засушливых. Надо будет мне съездить, поговорить с этим попом, посмотреть. Вы его знаете?
— Как же, знаю! — Василий Севастьянович рассмеялся. — Не поп, а наш брат купец. Пятьсот десятин засевает. И аллилуйя поет, и деньги наживает. И мужикам говорит без стеснения: молиться молитесь, а сами не ленитесь.
— Нам надо и чужой опыт использовать, и свой ставить, — сказал Виктор Иванович.
Иван Михайлович все смотрел в окно. Потом обернулся, прошел по кабинету:
— А нуте-ка, будет вам о делах разговаривать! Не пора ли нам, сват, с тобой о душе подумать? Что дела? Дела, сам видишь, — лучше быть не надо!
Виктор Иванович удивленно посмотрел на отца.
— Что ты, папа?
— Я ничего. Я вот сейчас слушал вас и подумал: деньги да деньги, а умрешь, чем тебя помянут? Надо бы нам… для людей чего-нибудь сделать.
Эти слова он сказал с трудом.
— Это ты правильно, сват! Я и сам про это думаю. Намедни у меня был Макшанов. Знаешь? Из Воскресенска. «Вот, говорит, школу строю на помин души». А я про себя подумал: «Что же я-то сделаю?» Надо, надо подумать! Нам пора в дальнюю дорогу собираться.
— Ехали, ехали по степи — ан остановка недалеко…
И в эту ночь, ложась спать, Виктор Иванович, взволнованный разговорами, за множество лет впервые подумал: правильно ли он живет? Разговор со стариками его расстроил. Он прикинул, что видел в Америке, в Германии: эта исключительная погоня за деньгами — именно эта погоня — создает фабрики, заводы, дороги, города. Чем больше погони, тем больше размаха и житейских удобств. Этот путь выходил правильным. «Россия нуждается в нас: мы побеждаем пустыню».