Человек из прошлого
Шрифт:
Несколько остановок на трамвае, несколько кварталов пешком, и вот мы уже в зале для вскрытий. Тут, уважая деликатные чувства обитателей, я перескакиваю через две страницы излишних подробностей, киваю доктору и выхожу, примиренный, в коридор. Примиренный — потому, что, едва я выхожу, рука Паганини бесцеремонно проникает в пачку с моими сигаретами и долго роется там, выбирая сигарету помягче.
— Ну говори же, — начинаю я, чтобы оторвать его от опустошительных действий.
Судебный врач не спеша заканчивает аутопсию моей пачки, счастливая избранница у него уже во рту, и он красноречиво
— Перепутали мне все на свете, а теперь "говори"! Чтобы сказать, я должен был быть ночью на месте происшествия.
— Я тоже там не был.
— Браво! Поздравляю с рационализацией — пропускать осмотр места происшествия!
— Какой еще тебе осмотр! Люди подумали, что это несчастный случай, и отвезли человека прямо в больницу.
— А тебе кто мешает представить это как несчастный случай?
— Никто ие мешает. Кроме моего педантизма. Врожденный порок. Что поделаешь!
— Браво! — повторяет врач.
Это "браво”, употребляемое по поводу и без повода, — единственная острота в репертуаре Паганини. Он жадно посасывает сигарету и добавляет:
— Видишь ли, милый, я тоже педант и не могу дать тебе точное заключение, когда не имею даже представления о том, в каком положении лежало тело.
— Ладно. Переходи к фактам.
— По всему выходит, что человек умер от сердечного приступа. Но поскольку ты, как я чувствую, ищешь другое, должен тебе сказать, что алкоголь навряд ли был причиной этого приступа: количество мастики, разлившейся по рубахе и жилетке покойного, во много раз превышает количество выпитой им…
Судебный врач замолкает и многозначительно смотрит на меня.
— Ну и?.. — Терпеть не могу пауз и прочих драматических эффектов.
— Приступ мог произойти и вне связи с поглощением алкоголя, — замечает равнодушно доктор.
— Понятно, — киваю. — Встретился с каким-нибудь знакомым, услышал от него страшную историю и рухнул на тротуар. Но зачем нужно было обливать его мастикой? Может быть, чтобы привести его в чувство после того, как довели до приступа?
— Кто, что, зачем… Это твои проблемы.
— Да, но сейчас твоя очередь говорить.
— Говорить-то я могу— говорить нетрудно. Плохо только, что доказать ничего нельзя…
Паганини затянулся в последней раз и ловко швырнул окурок в открытое окно.
— А именно? — попытался я спровоцировать его. У меня было явное ощущение, что этот человек затягивает разговор не без умысла. Как выяснилось, я был прав.
— Куда ты спрятал сигареты? — спросил Паганини с таким недовольством, словно это касалось его сигарет, а не моих.
Вытаскиваю со вздохом пачку, одариваю старого друга и снова возвращаю его к теме беседы:
— Ну давай же, рассуждай дальше.
— Кое-какие детали заставляют меня допустить, что смерть могла наступить и вследствие удара электрическим током…
Паганини с наслаждением затягивается и смотрит на меня со сдержанным самодовольством. Это его сюрприз. Когда он растягивает разговор,
— Какие детали ты имеешь в виду? — спрашиваю. — Ты обнаружил электрические знаки? Если был удар током, должны быть электрические знаки.
— Видишь ли… Электрических знаков нет… Но это еще не исключает версии… Особенно при такой тонкой коже, как у нашего пациента.
— Электрический ток… Посреди улицы… — вслух размышляю я.
— А что тут такого? Все возможно, — отзывается Паганини. — Встретил его этот, со своей страшной историей… Сказал "здравствуй", и в темноте вместо руки подал ему оголенный кабель…
— Браво, — бормочу я в стиле собеседника и быстро покидаю его уютное учреждение.
Уверен, что читатели уже видят, как я погружаюсь в чрево города в поисках улик и специалистов по электрической стихии.
Еще один вариант: инспектор, подобно отпетому бюрократу, наглухо запирается в своем кабинете, разворачивает фолиант с пожелтевшими от времени страницами и погружается в чтение.
Действительно, когда хочешь проникнуть в тайны жизни человека, которого уже нет среди нас, единственный выход из положения— прибегнуть к изучению его мемуаров. К сожалению, люди сегодня очень заняты и редко оставляют после себя мемуары. Так обстоит дело и с Медаровым, хотя, что касается Медарова, он как раз не мог пожаловаться на большую занятость. У него было двадцать лет свободного времени, и то, что он не оставил мемуаров, — форменное безобразие.
Впрочем, когда нет мемуаров, можно довольствоваться материалами судебного дела. Материалы по делу "Кометы" весьма объемисты, однако данные, которые я извлек из этих документов, более чем скромны: несколько имен, несколько исходных пунктов. А дальше тропинки к истине теряются в бесчисленных поворотах, тонут в неизвестности. Но хорошо, что мы все-таки уже ступили двумя ногами на твердую почву. Немного литературных занятий, несколько звонков по телефону — и вот мы уже на стартовой дорожке. Еще утром я не видел ни одного направления поиска, а сейчас располагаю уже двумя. Чтобы не спутать одно с другим, я даже снабдил их названиями. Первое направление — Илиев. Второе — Танев. А теперь — в добрый час!
Раз уж употребил слово "час", следует уточнить, что в тот момент, когда я взялся за успевший высохнуть плащ, был уже седьмой час. Рабочий день закончился, во всяком случае для некоторых. Излишне говорить, что я к их числу не отношусь.
В седьмом часу трамваи битком набиты, так что мой выбор снова падает на передвижение пешим ходом. Не знаю, говорил ли я уже вам о том, что хождение пешком очень мне помогает. Когда идешь, и мысли движутся вместе с тобой. В общем, поддерживается хорошая деловая атмосфера. Некоторые люди думают, что наша работа состоит главным образом в подкарауливании злоумышленников в темноте, с пистолетом в руках, — так, стоишь себе и ждешь, когда из кустов выскочит убийца с виноватым выражением лица, — или в изучении с помощью стократных луп отпечатков пальцев преступника. А ведь мы, в сущности, люди, которым надо много думать и говорить — разумеется, на строго определенные темы.