Человек, который рисовал миндальные деревца
Шрифт:
– Мария? О, с незапамятных времен. Не меньше двадцати лет. Уж и не помню.
– А больше в этом доме никто не живет?
– Нет, - отвечал Мондрагон, - только Мария и я.
Вернулась домоправительница в своем черном халате и с подносом. На подносе стояли стаканы, бутылки и бокал с кусочками льда. Мондрагон взял поднос у нее из рук.
– Спасибо, Мария. Можешь идти.
– Слушаю, мосье.
Мария шмыгнула в дверь, и дверь захлопнулась. Мондрагон поставил поднос и начал готовить напитки. Между тем миссис
– А почему она такая печальная?
– Кто?
– Мария, ваша домоправительница?
Мондрагон засмеялся.
– Печальная? Она вовсе не печальная, у нее просто такой вид. Она вечно погружена в раздумья.
– Какие раздумья?
– Ну, этого вам никто не скажет. Я сам не раз ее спрашивал. Она так ни разу мне и не ответила. У нее добрая душа, у моей Марии. Только уж очень она глупа, к сожалению. Хотя, что значит к сожалению? Может, это счастье. Глупым людям легче живется.
Он протянул миссис Коллинз стакан.
– Cheerio.
– Cheerio, - отвечала миссис Коллинз.
Они так и остались в комнате с множеством петухов. Мондрагон рассказал, что часто путешествует и во время своих путешествий собирает всех этих слонов, петухов и тому подобное. Скованность миссис Коллинз все росла, она провела ладонью по лбу.
– Вам нехорошо?
– Нет-нет, все нормально, только голова немного кружится...
Мондрагон подошел к миссис Коллинз и привлек ее к себе. Взял у нее из рук стакан и отставил его в сторону. Потом зажал ее лицо между ладонями и грубо поцеловал в губы. Губы миссис Коллинз раскрылись навстречу его поцелую. Она застонала. Поцелуй все длился. А потом Мондрагон как ребенка поднял ее на руки и понес к двери возле камина, которую сам и открыл. Он принес миссис Коллинз в беленую спальню, где стояла очень большая кровать.
– Не надо - сказала миссис Коллинз, - ради бога, не надо.
Он бережно положил ее на кровать, опустился рядом на колени и начал раздевать.
– Не надо, - сказала миссис Коллинз, - ради бога, не надо.
Он снял с нее платье, потом комбинацию.
– Не надо, - твердила миссис Коллинз, - ради бога, не надо, - а сама извивалась всем телом, чтобы облегчить ему задачу.
Он расстегнул ее бюстгальтер и снял с нее трусики. Теперь она лежала перед ним совершенно голая. Спустя мгновение он тоже был голый.
– Cherie , - cказал он, - cherie, как ты прекрасна. Божественно прекрасна. Он скользнул на постель и зарыл голову у нее между ногами.
– Не надо, - сказала миссис Коллинз, - ради бога...
Слезы бежали у нее по щекам, а дыхание стало прерывистым и бурным.
Колеса громыхали.
Миссис Коллинз прервала свое повествование и сидела теперь неподвижно. Потом, после долгой паузы, подняла жалюзи. За окном бежали по стеклу водяные струи. Изредка среди тьмы мелькали огни. В стекле отражалось купе. Прижавшись
– Я позабуду своего мужа, я позабуду отца и мать, я позабуду все. Но никогда - этот день. Лишь в этот день я стала женщиной. Лишь в сорок пять лет я узнала, что может испытывать женщина наедине с мужчиной. Никогда прежде я не могла и представить себе нечто подобное, даже в самых фантастических мечтах. Никогда прежде я не знала таких чувств - ни с одним из своих друзей, ни с мужем, ни разу, никогда. Пьер был потрясающий любовник, нежный и грубый, ласковый и неистовый. Именно он пробудил меня к настоящей жизни - в мои сорок пять лет...
Она повернулась и поглядела на меня, в глазах у нее стояли слезы - как в тот пополуденный час одиннадцать лет назад. Она вытерла слезы тыльной стороной ладони и улыбнулась.
– Я кажусь вам бесстыдной, верно?
– Нет-нет, мадам, прошу вас...
– Я бесстыдна, потому что рассказываю все это вам, чужому человеку. Но в тот раз, с ним, я была еще бесстыдней. И мне было все равно. Пожалуйста, дайте мне еще чего-нибудь выпить...
Я наполнил ее бокал, и она залпом его осушила. После чего сказала:
– У меня нет чувства вины, тогда не было, потом не было, сейчас нет. Вы писатель. Вы поймете меня.
Я ничего не ответил.
Несколько часов спустя Пьер Мондрагон показал ей свое ателье и свои работы. Возбуждение уже схлынуло. Сейчас оба были серьезны и почти не разговаривали друг с другом. Ателье тоже оказалось немыслимых размеров. Одна стена целиком стеклянная. Очень многие картины стояли на мольбертах, либо прислоненные к стенам, либо висели на них же, либо лежали на столе.
Миссис Коллинз медленно двигалась по комнате, останавливалась, шла дальше. Она внимательно рассматривала картины. Они были написаны в разной манере. Миссис Коллинз сочла, что все они достаточно плохи, ни следа дарования, почти дилетантские.
– Ну, cherie, как они тебе нравятся?
– Очень!
– Значит, вообще нет.
– Что ты, darling , - возразила миссис Коллинз.
Он промолчал.
– Прости, - сказала она и поцеловала его в щеку.
– Большинству людей мои картины не нравятся.
– Нет, не то чтобы не нравятся, просто я нахожу... Я хочу сказать...
– Ну ладно, - перебил ее Мондрагон, - все в порядке... К счастью, встречаются исключения, им мои картины нравятся, и они их покупают... Рисовать я могу только так, как рисую... понимаешь, cherie...
Он умолк на полуслове, потому что она неожиданно вскрикнула.
Теперь она сама указала ему на кусок картона размером с почтовую открытку, что лежал на столе.
– И это тоже ты нарисовал?
– Что "это"?
– Он провел рукой по волосам.
– Миндальное деревце? Конечно я.
– Он подошел к ней и обнял ее за плечи.
– Тебе нравится?