Человек находит себя
Шрифт:
Из консерватории Таня пришла домой счастливая, с сияющим по-праздничному лицом.
Николай Николаевич, профессор, по классу которого предстояло заниматься, сказал ей: «У вас талант, Озерцова, исключительный талант и неограниченные возможности!»
— Чего это ты светишься вся, ровно яблонька в цвету, а? — спросил Авдей Петрович. — Уж не в профессора ли тебя сразу завербовали?
— Приняли! — восторженным шепотом ответила Таня. — Авдей Петрович, миленький, — приняли!
Вечером перед сном она сказала Насте:
— Ты знаешь, Настёночек, мне кажется, что я самый счастливый человек
Настя гладила ее волосы и говорила, как маленькой:
— Твое, Таня, твое! Чье же еще-то?
А Таня зажмуривалась и еще сильнее прижималась к Настиному плечу. Она думала, что вот хорошо бы сейчас поделиться своим счастьем с Ваней, а еще лучше, еще чудеснее — поиграть бы с Георгием, и пусть бы Ванек и Настя слушали. «А вот ведь и не встретила Георгия, — тут же подумала Таня, вспоминая неудачное Ванино пророчество перед отъездом. — А как бы это было удивительно, как радостно!»
Она заснула в этот вечер почти мгновенно, едва коснулась головой подушки, до изнеможения утомленная пронзительным, так и не высказанным счастьем.
Но среди ночи Таня вдруг проснулась. Ей показалось, что кто-то окликнул ее голосом Георгия, тем детским голосом, который она знала: «Татьянка!» Это будто послышалось совсем рядом. Таня подняла голову, всматриваясь в полумрак комнаты…
— Померещилось, — шепотом сказала она, но все прислушивалась, как будто в самом деле ее мог кто-то позвать. Сидела, обхватив колени и прислонившись головой к огромной луне на стенном коврике. И как будто бесшумно отворилась дверь и так же неслышно в комнату вошел кто-то. Таня не видела лица, но знала: это Георгий…
Было, наверно, около трех часов ночи, когда страдавший бессонницей Авдей Петрович явственно расслышал сказанное, конечно, не по его адресу теплое и по-сонному расплывчатое слово: «Милый!»…
За то короткое время, что Таня жила у Авдея Петровича, он так привык к ней, что, когда узнал о ее намерении перебираться в студенческое общежитие, сказал, как показалось Тане, несколько обиженным тоном и с полушутливой укоризной:
— Скорлупа моя, значит, не по душе?
И Тане сделалось как-то неловко: вдруг он понимает это как неблагодарность. «Успею еще переехать, — подумала она, — поживу до начала занятий». И осталась.
Несмотря на протесты Насти, Таня занялась хозяйством. Мыла полы, ухитрилась даже выкрасить белилами облезлую и изрядно замусоленную дверь комнаты, чем заслужила одобрение Авдея Петровича. Он по-прежнему звал Таню Яблонькой, оттого, что на сердце у него как будто светлело, когда бывала дома эта светловолосая девушка. Раз он даже заявил, что теперь у него две внучки…
Начались занятия в консерватории. Таня безраздельно отдавалась музыке, и ей казалось, что жизнь ее становится все полнее, все радостнее. И предчувствие еще большего, необыкновенного счастья неотступно наполняло ее…
Несчастье случилось в тот день, когда дул холодный декабрьский ветер, принесший гололедицу на московские улицы. Таня не вернулась
Она все еще жила у Авдея Петровича: как-то так получалось, что переезд в общежитие все откладывался и откладывался. Домой приходила она всегда аккуратно, почти в одно и то же время, или предупреждала заранее, если собиралась задержаться.
— Куда ж это наша Яблонька подевалась? — встревоженно говорил Авдей Петрович Насте, прислушиваясь к хлопанью дверей и шагам на лестнице. — Уж не случилось ли чего?
— Что может случиться? — успокаивала Настя, а сама тоже прислушивалась.
В одиннадцать часов она спустилась на второй этаж к соседям, чтобы позвонить от них в консерваторию. Ей ответили, что никого из студентов давно уже нет.
— Что делать-то? — растерянно спросила Настя, вернувшись.
— Что делать, что делать! — не на шутку заволновался и Авдей Петрович. — Искать надо!.. — И пошел звонить сам.
Его крючковатый заскорузлый палец никак не помещался в отверстиях номерного диска, соскакивал, приходилось набирать снова и снова… В отделении милиции, куда он в конце концов дозвонился, пообещали навести справки. Он ждал у телефона. Снова звонил. И опять ждал. Наконец, в который уже раз набрав номер, узнал то, что больше всего боялся узнать. «Названная гражданка, — ответили из отделения, — в результате несчастного случая доставлена…» и сообщили адрес одной из районных больниц.
Авдей Петрович вернулся домой, нахлобучил шапку, надел пальто.
— Одевайся, Настёнка, — сказал он глухим голосом. — Беда с нашей Яблонькой…
На улице порывистый ветер нес навстречу мелкие, замерзающие на лету капли. Они больно секли лицо, расплывались ледяной коркой по асфальту. Авдей Петрович шел быстро и все время скользил, едва не падая, но не сбавлял шага. Настя то и дело подхватывала его под руку, уговаривая идти помедленнее, но он тащил ее за собой так, что она не успевала переставлять разъезжающиеся ноги и просто скользила, будто на лыжах. До метро добрались с трудом…
Адрес больницы, очевидно, им дали неправильный. Когда дежурная навела справки, выяснилось, что Тани здесь нет. Снова звонили в милицию. Оказалось, что напутал сам Авдей Петрович…
Только поздно ночью отыскали они больницу, где лежала Таня. В палату их не пустили.
— Перелом левого плеча и ушиб головы, — поблескивая очками, объяснял им дежурный врач, — ну и, кроме того, открытый перелом левого запястья. Но волноваться не стоит: жизнь девушки вне опасности. Когда попадают под машину, то дело, знаете, часто кончается хуже….
Таня не помнила, как все произошло. Скользя на асфальте, она вместе со всеми перебегала улицу. Впереди поскользнулась и упала старушка. Таня помогла ей подняться. Потом послышался чей-то крик… Что-то сбоку налетело на нее, опрокинуло на асфальт, куда-то поволокло. Тупая боль в затылке, нестерпимая, жгучая боль в левой руке и радужные круги в нахлынувшей темноте было последним, что запомнила Таня….
Начались тягучие, невыносимо однообразные дни. Плечо и запястье срастались медленно. Когда сняли шину с кисти, оказалось, что тремя пальцами левой руки Таня почти не владеет. «Неужели я не смогу играть?» — думала Таня и холодела от этой мысли.