Человек-огонь
Шрифт:
— Большевики никогда не простят казакам девятьсот пятого, и заруби себе на носу, что хода нам при Советах не будет. Подожди, подожди, не кипятись, — видя, как темной тенью подернулось лицо Томина, поспешил предупредить вспышку гнева Полубаринов. — Ты не подумай, что я собираюсь защищать самодержавие. Отнюдь нет. Сотни лет мы были его сторожевыми псами. А что получили за верную службу? Вот ты три года воевал, с твоим талантом тебе бы дивизией командовать, в генералах ходить, с твоей храбростью полным георгиевским кавалером быть, а что получил? Два Георгия да медаль,
Томин слушал, стиснув зубы, и только покачивал головой. Полубаринов понял это как сочувствие и продолжал:
— Где же выход для нас? Мы, казаки — особая нация. И настало время создать свое казачье государство, свое войско, свою власть! Без царя и большевиков! Вот тогда ты станешь действительно вольным. В этом деле, безусловно, будут мешать большевики… Следовательно…
— Государство Оренбургского казачьего войска! — воскликнул Томин. — А что оно мне даст?
— Да тебе все карты в руки! Казак по национальности, хлебопашец по происхождению, пролетарий по положению с талантом полководца — быть тебе главнокомандующим всеми вооруженными силами. Кстати, я вот тебе письмо привез, тут, наверное, сказано.
Томин поставил на стол лампу, разорвал конверт без адреса и начал читать исписанный бисерным почерком лист. Полковник Дутов сожалел о том, что такие казаки, как Томин, заблудились, словно малое дитя в лесу, и сбились с дороги. Просил его одуматься, опомниться, не прыгать в пропасть, а вернуться к своим братьям — казакам, покаяться, и тогда они простят ему все грехи и с распростертыми объятиями примут в свою семью. Он же, вождь Оренбургского казачьего войска, Дутов, вверяет ему дивизию и благословляет на святое дело борьбы с большевиками, за вольное казачество. Ни званиями, ни наградами, ни должностями Томин не будет обижен, никогда не поступят с ним так подло, как это сделали Советы.
Томин читал, а Полубаринов смотрел на него, но лицо Николая было замкнутым.
— Как поет, что соловей залетный! А давно ли на Первом съезде казаков-фронтовиков в Питере орал: «На первой осине надо Томина повесить!»
У Полубаринова поколебалась уверенность в успехе, и он решил незамедлительно пустить в бой «новое оружие».
— Вместе с письмом Александр Ильич послал тебе небольшой подарок, — и с этими словами он положил на стол кожаный мешок.
Томин метнул взгляд на Полубаринова, развязал мешок, и золотые монеты блеснули перед его глазами.
— Сколько?
— Пять тысяч.
— Врешь, — приподнимая мешок, проговорил Томин. — Здесь не больше четырех. Отсыпал.
Полубаринов невольно скользнул руками по карманам. Потом опомнился, отвел взгляд в сторону.
— Отвалил, гусь лапчатый! Скоропадский и Каледин куда больше давали.
— Александр Ильич приказал передать,
— И ты, сума переметная, взялся выполнить роль сводника?! Да я тебя, сволочь!.. — прорвалось у Николая.
У Вениамина задрожали колени.
— Тебе же добра хочу.
— А ты забыл, с чем послы Скоропадского и Каледина ушли?! — грянул Томин. — Так я тебе напомню! Он схватил мешок за угол, размахнулся и золотой град ударил в лицо офицера. Полубаринов сгреб шапку, шинель и, озираясь, кинулся к двери. У выхода Томин нагнал его и такого дал пинка, что тот лбом отворил двери и, посчитав ступени, оказался на нижней площадке лестницы.
— Мы еще встретимся на узенькой дорожке, большевичок! — угрожающе пробасил снизу Полубаринов.
— Не советую, — ответил Томин и погрозил кулаком.
Было темно, но чувствовалось приближение рассвета. В казачьей папахе, в накинутой на плечи шинели Томин быстро шагал по пустынной улице.
«Иуда, презренный Иуда»! — с отвращением думал он о Полубаринове.
Злой и возбужденный Томин пришел в исполком Троицкого Совета. Его опахнуло табачным дымом.
За столом сидит председатель исполкома Светов. От бессонницы глаза его ввалились и казались обведенными черной тушью. Рядом с ним, навалившись грудью на стол, стоит председатель укома партии Абрамов. Вокруг стола толпятся члены исполкома и укома. Все выглядят до предела усталыми.
— Вы уже работаете? — спросил Томин.
— Да, мы еще работаем, — ответил Абрамов, делая ударение на слове «еще». — А вы еще не уехали?
Томин стремительно подошел к столу, развязал тяжелый кожаный мешок и проговорил:
— Это подарок революции от Дутова.
— Каким образом он прислал? — спросил недоверчиво Абрамов.
— С одним паразитом, подкупить хотел. В горячке не подумал задержать гада. Ну, да еще встретимся.
— Революционную бдительность вы, товарищ Томин, потеряли, — осудил председатель укома. — Чем же вы теперь займетесь?
— Я записываюсь в красногвардейский отряд рядовым боевиком. Надеюсь, винтовку-то доверите? А…
Светов перебил его.
— Мы тут всю ночь мозговали. Никак не могли подобрать начштаба войсками уезда. Теперь, я думаю, этот вопрос решим. Считаю, что кандидатура товарища Томина подойдет на эту должность. Он, правда, беспартийный, но преданный революции товарищ, и я за него ручаюсь.
Председатель исполкома вопросительно посмотрел на Абрамова и других членов комитета.
— Подойдет! Доверяем! — поддержали другие.
По предложению Светова, Николай Дмитриевич был введен в исполком и единогласно избран председателем казачьей секции.
От неожиданного поворота дел Томин немного растерялся, тихо проговорил:
— Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать!
Когда все стали расходиться, к Николаю Дмитриевичу подошел мужчина среднего роста, со шрамом через все лицо.
— Коля! Поздравляю большой должность, — пожимая Томину руку, проговорил он.
— Ахме-ет! — обрадовался Николай. — Вот так да! Где ты пропадал?