Человек отовсюду
Шрифт:
– А ты? – перебил я, вытаращившись.
– А я? – Вилли пожал плечами. – Я уйду. Мне давно пора на покой. Ты помнишь, что сказал куратор? Я изношен. Кстати, вот тебе ценный совет: не вздумай работать очень уж хорошо и выглядеть этаким бодрячком, способным на все и через двадцать лет, и через сорок… Со временем дай куратору понять, что ты изношен, что ресурс твой понемногу вырабатывается… Капризничай, хами понемногу. Понятно?
– Нет, – признался я. – Для чего это?
– Будешь столько лет подряд идеальным работником – нарвешься на омоложение. Вообще-то ореолиты этого почти не практикуют, но был один случай… Короче, сделай так, чтобы им не захотелось
– Почему?!
– Странный ты человек, – сказал Вилли. – Разве ты не хочешь в свою Мечту, в свой персональный рай?
– Еще бы не хотеть. – У меня заныло сердце, когда я сравнил жизнь на той Тверди с жизнью на этой. – Одно только препятствие… Послушай, ты абсолютно уверен, что в Ореоле действительно существует персональный рай для нас, мусорщиков?
Вилли фыркнул.
– Опять эти вопросы? Учти, мне они надоели. Ответ: конечно! Для Ореола это такая мелочь, что… не знаю, с чем и сравнить, в общем, бесконечно малая малость, а ореолиты не врут по мелочам. Да и на крупном вранье я их не ловил. Для нас с тобой все просто: откинул копыта – попал в рай. Точно и аккуратно, как в хорошем банке. Если ты еще не хочешь туда, то со временем захочешь обязательно. Сильно захочешь. Знаешь, какая профессиональная болезнь мусорщиков? Банальная усталость от жизни… Не веришь? Понимаю. Ты, несмотря ни на что, считаешь себя человеком, живущим интересной жизнью?
– Ну, в общем… – Я вспомнил бурых червей. – В общем, да. Несмотря на…
– Ну и дурак, – заявил Вилли. – Не обижайся, это ведь правда. К тому же это пройдет. Мы выше обычных людей, потому что их жизнь не имеет смысла, и жизнь всего человечества тоже не имеет смысла, а в нашей работе есть хотя бы намек на смысл. Но только все на свете приедается, и может статься, что многие маленькие люди, копошащиеся на поверхности своих маленьких планет, счастливее нас, мусорщиков… Уже потому, что они гораздо меньше нас знают… – Вилли говорил все менее твердым голосом, и я точно знал, чем это кончится: третьей бутылкой, а то и четвертой, мертвецким сном на полу и неизбежным вытрезвлением при помощи корабля. – Такие дела… Нет, дружище Ларс, жить тебе точно надоест, это я тебе говорю, и в рай обязательно захочется. Жди.
– Погоди, – сказал я. – Тот рай, он что, реально существует? В смысле, ореолиты способны сделать его реально существующим – или он будет существовать лишь в моем воображении?
– А что такое реальность? – пьяно ухмыльнувшись, спросил Вилли. – Тебе не все равно, где ты будешь счастлив?
– М-м… не знаю.
– Вот когда узнаешь, тогда и спрашивай.
Мой прогноз оказался точен: напились мы так, что я перестал понимать, где нахожусь, и не запомнил, как и когда сполз с кресла на пол. Пробуждение было обыкновенным: на мягкой лежанке, заботливо выращенной подо мной кораблем, и без всяких остаточных явлений в организме. Я потянулся и остался лежать. Впервые за долгий срок мне ничего не хотелось делать. Странное ощущение, я даже удивился. Может быть, пришло время, когда надо проанализировать минувшее и начать готовить себя к следующему этапу?
К какому? Наверное, к превращению в полноценного мусорщика, в высшее существо по отношению к людям, в существо, презирающее людей. А что? Я почти готов, визит на Твердь, как бы краток он ни был, избавил меня от некоторых иллюзий. Тоска по персональному раю пока еще в далеком будущем, а в близкой перспективе – довольно интересная работа,
Нет, конечно. Я мечтал о большем – и для себя, и для других. Почему бы мне не помечтать о том, что не может сбыться в принципе? Бессмысленное занятие, но ведь безвредное, как сбор цветочков на лугу. Впрочем… не вполне бессмысленное. Мой личный рай ждет меня. Пока я еще далек от него и, признаться, не очень-то стремлюсь туда, более того, мне, вероятно, еще надо заслужить право на рай, и разве это плохо? Я создан, чтобы действовать. Для этого я стал мусорщиком. Конечно, что с человечеством ни делай, толку не будет, но ведь что-то делать с ним надо!..
Стоп! Бессмысленность моей работы – вот что хуже всего. Я потерял цель и не нашел ее, перейдя в новое качество. Благо Ореола? Наверное, Вилли его и имел в виду, когда говорил о намеке на смысл. Но какое мне дело до блага Ореола, если я не ореолит! Благо людей? Даже не смешно. Благо моей родной планеты? Я не знаю, что для нее благо, а что нет. Нет общего для всех блага. Я мог бы контрабандой перебрасывать на Твердь продукты новейших технологий с Земли и красть секреты самих технологий – а зачем? Чтобы ими воспользовалась банда Игнатюка? Допустим, я сыграл бы против нее, но опять-таки зачем? Чтобы привести к власти другую банду? Чисто теоретически я сам мог бы возглавить новое движение и со временем победить всех конкурентов, заставить иные миры считаться с Твердью да еще сравнительно бескровно присоединить Северный материк, чем обеспечить себе место в истории, – но так ли уж это надо мне, точно знающему, что есть в мире сила, для которой все человеческие усилия – не более чем возня крыс на городской свалке?
Все равно попытаться хотя бы лишь для того, чтобы наполнить мою жизнь иллюзией смысла?
Можно – пока не умру от пули наемного убийцы, или пока не превращусь в большую сволочь у власти, или пока ореолиты не стукнут меня по рукам… Вопрос: появится ли хотя бы намек на смысл?
Ответ: вряд ли.
Наверное, Вилли абсолютно прав: мусорщик Ореола не должен принимать близко к сердцу жизнь людей, каждого в отдельности и человечества как системы. Он не может иметь предпочтений, в противном случае наживет себе неприятностей и все равно ничего по большому счету не изменит. Он просто должен выполнять свою работу.
Скучно? Пусто?
Не то слово. Зато – какие возможности!
Я чертыхнулся вслух, прибавив пару выражений из числа тех, какие редко употреблял даже в моем партизанском прошлом. В ответ послышался смешок.
– Дурной сон приснился? – Вилли, оказывается, уже не спал.
– Вроде того…
Над бортиками его лежанки поднялась всклокоченная голова. Как и я, Вилли был абсолютно трезв и не страдал похмельем.
– Что думаешь теперь делать, а?
– Работать, – пробурчал я.
– И не хочешь продолжить отпуск? – Он просто издевался.
– В другой раз. Есть у нас какое-нибудь дело или нет?
– Как не быть. Сходи умойся, а я пока соображу насчет завтрака…
Когда я вернулся, Вилли как раз заканчивал выращивать на столике завтрак: вкуснейший китигайский хлеб, модифицированную ветчину с Прииска, фрукты с Хляби и по большой чашке отменно сваренного кофе. «Сваренного» – это, конечно, подмена привычным непонятного. Корабль ничего не варил. Каким образом он фабриковал еду и напитки, не знал и Вилли. Причем не испытывал желания узнать.