Человек рождается дважды. Книга 3
Шрифт:
Белоглазов подошёл к обрыву и сел. Солнце просвечивало сквозь молодой лес, разбросав по траве жёлтые полоски. А внизу у голубоватой тени бился о камни Эмтыгей. Анатолий был счастлив, что у него Марина. А сложись по-иному жизнь, разве нашёл бы он такую?
Анатолий поднялся, наломал охапку шиповника и зашагал к посёлку. Дома он поставил букет в банку. Подошёл рыбак с огромным куканом хариусов и заглянул в окно.
— Наша маленькая хозяйка Ещё не появилась? — Он прицепил верёвочку с рыбой к гвоздю. — Приедет, ужин сделаете.
Марину
Анатолий приготовил салат из редиски (это Марина завела огород) и пошёл чистить рыбу.
Что бы Ещё сделать? Он впервые отпустил Её одну и не находил себе места. Всю дорогу в кузове, на перекладных. А как-никак больше двухсот километров.
— Толик! Толя!
Белоглазов бросился из дома.
— Мариша, мальчишка мой славный! — подхватил Её на руки Анатолий и понёс к дому.
Он помог Ей раздеться и поставил греть воду. Марина умылась, вошла в комнату.
— И стол накрыт, и салат приготовлен, и даже вино. Спасибо, родной. — И улыбнулась как-то жалостно. Анатолий заметил блеснувшие в Её глазах слёзы.
— Малышка, что произошло?
— Ничего. Была в Ягодном.
Анатолий заглянул в Её глаза тревожно.
— Я никогда не расспрашивал тебя ни о чем. Но теперь не могу, скажи, что случилось.
Марина обняла Его, уткнулась в грудь.
— Может быть, так и лучше, что мы оба на одном положении. И обвенчал нас заочно спецкомендант.
— Что ты говоришь?! — вырвался у Анатолия тихий стон.
— Да. Отдала паспорт и получила такое же удостоверение, как у тебя. Пусть будет так. Всё равно мы хоть и несчастливцы, но всех счастливее. Ничего, и здесь люди живут.
Кротов и поныне верил в светлое завтра. Судьба Его сложилась куда хуже белоглазовской: второй срок, а лет уже больше пятидесяти. Тяжёлая работа бурильщика. Пять горизонтов, десятки километров выработок на руднике/ Кротов знал вдоль и поперёк.
Перекликаясь по штрекам подземки, заливаются отбойные молотки, звуки затухают в тёмных норах выработок. Тускло мерцают фонари шахтёров в плавающем тумане, и кажется, что кровля движется. Тяжело вгрызаются буры в крепкое тело лавы.
— Э-ээ!.. Кончай!.. — докатился до Кротова далёкий голос десятника. Надо бы Ещё, да уже кто-то перекрыл воздух, и буровые молотки захлебнулись и смолкли.
Кротов собрал шланги, инструмент, вычистил буры. Напарник Его седой, хмурый и молчаливый человек, которого все звали лётчиком, видимо по военной специальности, сел на раму вагонетки и вынул кисет.
— Закури, морячок. — Он оторвал кусок газеты.
— Спасибо, давно бросил, — Кротов выколотил о вагонетку рукавицы и поднял защитные очки.
— Бросай, морячок, не бросай, — снова проговорил напарник, не замечая, что Кротов стоит рядом, — а видно, это подземное царство и станет могилой…
— Ну, не-е-ет!.. —
— Потом снова в эту же шахту, но в другую смену со ссыльными, — перебил Его лётчик. — Да-да, со ссыльными, да Ещё навечно. Только за что? Вот и надо собирать силёнки. Хотя бы под землёй хозяевами сделаться.
— Туманно говоришь. Для чего тебе силёнки? С кем бороться собираешься?
Лётчик насыпал махорки, послюнявил край газетки и неторопливо свернул папироску.
— Положим, не я, а мы, — значительно отрубил он и, взяв за руку Кротова, почти насильно потянул за собой в старый, заброшенный штрек.
В далеком углу, бедно освещённом двумя фонарями, за обвалами кровли стояли люди в защитных очках. Они окружили незнакомого Кротову бледного человека, который испуганно озирался.
Судят, догадался Кротов, наглядевшийся на камерные суды уголовников. Правда, тут было что-то другое. Один из трёх судей, сидящих за старым Ящиком из-под взрывчатки, глухо спросил:
— Имеете ли, подсудимый, что-нибудь добавить в своём последнем слове?
Тот не ответил.
— Ты предатель, ты согласился шпионить за своими товарищами, ты умрёшь как подлец.
На голову осуждённого накинули мешок и тут же ударили чем-то тяжёлым по голове.
— Так будет со всяким, кто попытается нарушить Единство.
Фонари потухли, и стало совсем темно.
— Куда? — спросил кто-то.
— В старый ствол шахты. Мешок снять. Расходись.
Кротов и не заметил, как остался вдвоём с лётчиком.
«Да, тут затевается опасная игра отчаявшихся», — подумал он, выбираясь из штрека, ориентируясь на бледное пятно света из штольни.
— Вот так и начнём, морячок, — усмехнулся летчик, нагнав Его.
— Для чего?
— Средством для жизни должна стать смерть. А чья, это не имеет значения — твоя, моя, товарища. Надо добиться приезда сюда ответственной комиссии. Приедут, разберутся в нашей невиновности. Вот и подумай, моряк. Мне поручено переговорить с тобой, человек ты авторитетный.
— Я коммунист и не признаю ваших методов борьбы. Жаловаться на вас не собираюсь, но и с вами не буду, — отрезал Кротов.
— Мы знаем, что жаловаться не пойдёшь, потому и не остерегаемся. Но интересно было бы послушать, какие формы борьбы за справедливость предпочитает старый большевик, когда он запрятан на полкилометра ниже покойников и замурован в такую броню, что хоть пускай себе пулю в лоб, никто даже не услышит.
— Партия рано или поздно поймёт и исправит эту ошибку. Я верю в партию, в народ, считаю невозможным платить за торжество справедливости человеческими жизнями, которые и так теперь слишком мало стоят.