Человек с горящим сердцем
Шрифт:
Села обходили стороной, спали в лесу. Оборвались, продрогли и отощали. Три дня добирались до станций, а там сели на платформу, груженную чугунными чушками.
Вот наконец и желанная Пермь!
УРАЛ — СТОРОНКА РАЙСКАЯ
Созвав городской комитет, Федор представил пермякам Диму и остальных прибывших товарищей. Они обогнали его в пути. Диму назначили пропагандистом, его брата Костю — военным организатором, а Саше Васильеву поручили держать связь с партийными организациями губернии. Нашлась работа и Роосохатскому. Мария Игнатьевна
— Наговорил мне ваш Артем про этот Урал! Дескать, не край, а сущий рай. А у вас тут уже в ноябре за двадцать градусов мороза! Знала б — оделась потеплее. Уговорит и покойника...
Все расхохотались. А Федор смущенно улыбнулся:
— Не волнуйтесь, Мария Игнатьевна! Приобвыкнете... Скоро здесь небу станет жарко. Поедете в Кунгур — он южнее Перми, и организация там самая сварливая, беспокойная — озябнуть не даст.
Когда смех утих, Федор высказал свои соображения. Революция пошла на убыль, но правительство чувствует себя неуверенно и потому созывает Вторую Государственную думу. Надеется обмануть народ этой жалкой подачкой, утихомирить его революционный пыл. Но изменилась тактика большевиков — не бойкот, а участие в выборах! Дума должна стать местом для обличения самодержавия.
Приезд Артема приободрил пермяков. Рабочие сравнивали его со Свердловым: «Из одного теста!»
Слова Ленина: «Завоевать Урал» — стали девизом Федора. Он сплотил вокруг себя все честные и преданные революции силы пермяков, даже многих из тех, кто раньше склонялся к эсерам или меньшевикам. Организация скоро сильно увеличилась. Свыше семи тысяч членов партии! .
Однажды полиция произвела настолько тщательный обыск на квартире у Федора, что даже тесто у хозяев в квашне переболтала. Федор переселился к братьям Бассалыго, потом перебрался к железнодорожнику Алеше Шпагину — Кувалде, которого сманил сюда из Сормова. А сейчас, когда рабочие Урала выдвинули Шпагина в депутаты Государственной думы, Федор стал иногда ночевать в городской библиотеке—«Смышляевке», в каморке сторожа Якова. Здесь был открыт пункт по подготовке выборов депутата в Думу от «неимущих слоев населения», здесь же подпольщики хранили нелегальную литературу и даже заседало окружное бюро партии.
Как ни странно, охранка не устраивала обыска в библиотеке. Видимо, чего-то выжидала.
В читальне сидели явные пшики. Листая журналы и книги, они внимательно наблюдали за посетителями.
Паролем подпольщиков служили слова, обращенные к библиотекарше Зое Будриной:
— Дайте-ка мне второй том «Капитала» Маркса! Нет? Жаль, жаль...
Но вскоре заменили пароль более осторожным: «Что-то не вижу «Дружеской речи»?» — так называлась газета черносотенцев.
Перед закрытием читальни Артем подавал команду:
— Ну-ка, дружище Яков, ставь самоварчик.
Кто-нибудь отправлялся за колбасой, за сахаром и булками. Шум, разговоры, все снуют по залу под перекрестными взглядами сыщиков. Пора выживать их отсюда! Чтобы напугать шпиков, Артем вполголоса, но так, чтобы слышали все, говорит библиотекарше:
— Зоя! Веревочку б, а?
Ближайший филер бледнеет, начинает ерзать на стуле.
— Зачем вам веревочка, Александр Иванович? — невинно спрашивает библиотекарша, а Федор
— Видите того, в углу? Притащился за мной.
Сыщик не выдерживает и опрометью вылетает на улицу.
— Одной собакой меньше, — удовлетворенно кивает Федор и снова оглядывает зал.
Наконец остаются только проверенные люди.
Федор часто брал у Зои почитать на сон грядущий литературные новинки. Как-то она дала ему декадентский альманах «Шиповник». Поздно ночью, когда Будрина еще возилась с карточками каталога, он выскочил из комнаты Якова:
— Ну и дрянь этот Сологуб с его «Навьими чарами»! Гниль, упадничество.
— Да ведь нынче многие так пишут.
— Выбросить все подобное из народных библиотек, выбросить! Возьму-ка я лучше Шекспира.
Великим англичанином Федор зачитывался до утра. Драматург умел гениально раскрыть в своих пьесах богатство и противоречия человеческой натуры, показать величие и падение человеческих душ, обнажить людские страсти, зло и общественные пороки, талантливо переплести трагическое и комическое. Вот почему Федор иногда среди ночи вдруг разбудит товарищей и кричит:
— Нет, невозможно, весь сон к чертям! Слушайте же, слушайте! — и с чувством декламирует:
Безумные! Товарищи и я. Судьбы святой мы исполняем волю, И даже сталь не так закалена. Чтоб нанести удар ревущей буре, Чтоб умертвить упругую волну...Ну, скажите, что это не про нас и не про самодержавие?
В БАШНЕ ПОД ЗАМКОМ
Собрание на квартире учительницы Ольги Патлых кончилось, и Федор, соблюдая обычную осторожность, выскользнул на улицу. Расходились по одному. Мороз пощипывал щеки, под ногами приятно похрустывал еще крепкий мартовский снежок. Зима на Урале долгая.
Квартала через три Сергеев довольно усмехнулся: кажется, обвел здешних шпиков! Они в последнее время не давали житья.
И вдруг Федор услышал за спиной торопливые шаги. Не оглядываясь, одним боковым зрением он уловил позади себя чью-то тень. Сергеев вильнул в сторону, но навстречу выскочили городовые с револьверами в руках:
— Стой! Руки вверх!
Прикинувшись обывателем, на которого напали грабители, Федор бросился в переулок и заорал:
— Караул, грабят!
Прием не удался. Впереди еще полицейские. Сбив Федора с ног, они с трудом связали его. Силен, как таежный медведь!
Федор пришел в себя лишь в тюремной камере. Тяжелая дверь захлопнулась за ним с визгом и скрежетом.
«Замурован, отрезан от жизни...» — вспомнились Сергееву невесть откуда взятые слова. Из песни или из книги, а может, просто кто-то их произнес. Замурован — да! Но от жизни не отрезан. И здесь есть жизнь — своя, конечно. Что ж... Отведаем харчей еще и пермской тюрьмы.
Сейчас, лежа на тюремной койке, Федор недоумевал: почему «фараоны» обыскивали его с опаской? Словно он был обвешан бомбами. Странно, очень странно... И это «руки вверх!». Так обычно берут не политических, а опасных убийц.