Человек с горящим сердцем
Шрифт:
У жандарма голова кругом идет — всюду Артем! А что, если под этой кличкой скрывается с десяток революционеров? Не может один человек появляться в разных концах города!
Но у Федора это получалось.
Ночью он на Сабурке, утром на заводах, днем в городе, а вечером... Да мало ли где! Безбоязненно заходил в любое учреждение, а чаще в земскую управу, и затем исчезал из-под самого носа охранки. Жандарм описывал невероятное:
В заседаниях управы «Артем» вел себя крайне резко и преступно...
Как же такого оставлять на свободе? Этак он и дворянство обратит в свою веру!
И снова за поимку Артема обещана награда —1500 рублей, за живого или мертвого. Когда во двор Сабуровой дачи въехали на санях полицейские, дружинники и ухом не повели. Оружие не прятали, только переглядывались с усмешкой. Здесь народная власть, и у нее своя милиция!
Городовые словно не замечали боевиков. Старшой представился:
— Пристав первого участка Сизов. Где тут фельдшерская школа?
Россохатский молча кивнул на двухэтажное здание.
Арестовав заведующего школой и его жену, виновных лишь в снабжении повстанцев медикаментами, городовые посадили супругов в сани. Дружинники не чинили препятствий — замысел полиции был ясен: разведка. Арестованных сегодня же выпустят. Закона не подберешь.
Однако следует проучить полицию, отвадить ее от Сабурки.
Пристав с помощником выехали почти вслед за арестованными и нарядом полиции. Россохатский подмигнул дружиннику. Тот помчался через парк к ограде. Когда санки пристава приблизились, парень бросил бомбу.
Блеснуло пламя, санки окутало дымом. Лошадь убило, но полицейских даже не поцарапало. Они кинулись назад и напали на Россохатского :
— Видали, что делается? Куда смотрите, вы — милиция?
Степан пожал плечами.
— Наше дело — территория Сабурки, а за улицу мы не в ответе. Здесь вас и пальцем не тронут, если не станете безобразничать.
Взбешенные полицейские, не оглядываясь, рванули в город.
На смену мягкому снежку и оттепелям пришла суровая зима с восточными ветрами. Метелица бушевала на просторах окраин и на Сабуровой даче. Злой ветер, по-разбойничьи свистя, хлестал колючим снегом. Улицы перемело сугробами, люди отсиживались по домам.
В темную вьюжную ночь под 21 декабря Артем и его боевые друзья крепко спали в теплых больничных постелях. Патрули — от самой Конной площади до ворот Сабурки — охраняли их сон. Но всем им казалось невероятным, что полиция нагрянет сюда после бомбы, брошенной в пристава.
Снежная буря измотала дружинников, леденящий ветер пронизывал насквозь, и парни прозевали коварного врага...
Словно не люди, а призраки пробивались сквозь пургу к Сабурке. Только пост у самых ворот лечебницы заметил городовых. Саша Васильев опрометью бросился
— Дуй, Мишук, к Тутышкиным! Кажется, у них ховаются Мечникова и Фрося...
В вестибюле главного корпуса дремала дружинница Алексеева.
— Верка! — крикнул ей Васильев с порога.—Поднимись к Базловой: тревога! Полицейских — как тараканов... Всю больницу оцепили!
Даша бодрствовала в ординаторской. Очень хотелось спать, но ведь ей доверена жизнь руководителей подполья.
Закрыв все входы в отделение, она разбудила Артема и Корнеева, растолкала Авилова, Пальчевского и еще трех комитетчиков, прикорнувших на приставных койках в коридоре. Федора провела в изолятор и дала ему больничную одежду:
— Переоденьтесь... Так надо. Я сейчас!—и убежала.
Федор растерянно покосился в угол. Там в смирительной сорочке лежал буйнопомешанный. И не просто лежал, а корчился в судорогах, что-то бессвязно орал. На губах пена, глаза дико вращаются.
Страшно. Лучше очутиться на улице лицом к лицу с врагом, а не в этой мышеловке, с безумцем рядом.
А городовые уже вломились в корпус и колотили в обитую железом дверь отделения:
— Полиция! Отворите! Не то взломаем двери.
Даша усмехнулась. Эту дверь и таран не сразу возьмет.
— Без доктора Тутышкина никого не пущу. Кто бы вы ни были! Перестаньте орать и пугать больных. Тут не кабак.
— Ну погоди, стерва... — выругался кто-то. И, грохоча сапогами, побежал вниз по лестнице.
Вернувшись в изолятор, Базлова деловито запеленала Федора в мокрую простыню. Приклеив ему коллодием фальшивую бородку, растрепала ее рукой. Хорош.
Федора разбирало зло. Проклятие! Очутиться в руках жандармов этакой беспомощной куклой? А на языке медиков это просто «укутка» для припадочных и больных с расшатанной нервной системой.
— Если сюда заглянут фараоны, копируйте соседа, — кивнула Даша на сумасшедшего. — Увидят — и захлопнут дверь.
У Тутышкиных шел обыск. Пристав допрашивал доктора и его жену Юлию Федоровну. Мечникова назвалась свояченицей доктора, а Фрося Ивашкевич — прислугой. Тутышкин держался с достоинством и разрешения на вход полиции в свое отделение не дал:
— Будоражить душевнобольных? Они и так обижены судьбой.
Разглядывая Тутышкина, пристав иронически щурился:
— Так это вы напечатали в мерзком «Харьковском листке» свою крамольную «Историю революционного движения на Сабуровой даче»? За что же вы так обрушились в ней на доктора Якобия?
— Невежда ваш Якобий. Объяснять бунт матросов «Потемкина» психической эпидемией? Нелепо. Однако это к делу не относится!
— Тек-с, тек-с... Итак, упорствуете в своем нежелании пустить нас в отделение?
Пристав решил дождаться утра и врачебного инспектора земства. Тот прикажет открыть все двери.
Даша Базлова волновалась. Рано или поздно, а полиция ворвется в ее отделение. Тогда Артему и другим подпольщикам несдобровать. О себе не думала. Как бы всех комитетчиков вывести в общее отделение на первом этаже? Там обыска делать не станут. А здесь на парадной и черной лестницах полиция, окна зарешечены...