Человек в круге

Югов Владимир

– Скажи откровенно, - Берия подошел вплотную, - думал, не встретимся? Только откровенно? Я, к примеру, когда-то встречи ждал. И очень ей рад, этой нашей горькой встречи. Я рад ей, пусть и такая она.

– Я тоже очень рад, Лаврентий Павлович!
– Полковник заговорил искренне, голос его даже дрогнул.

– И я теперь рад. А тогда... Тогда ты уходил от меня - я не был рад. Я печалился. Почему такой офицер уходит от меня?

– Вы же помните, Лаврентий Павлович, было назначение. Я не перечил.

– Но я же тебя спрашивал:

ты хочешь остаться? Ты ничего тогда не сказал! Обидел меня! Но - ладно! Кто старое вспомнит - тому глаз вон!.. Веди, полковник: к этому сосунку, к этому начальнику заставы! Что он тебе говорит? Что хорошая была наглядная агитация о бдительности на заставе?

Шмаринов пожал плечами. Берия улыбнулся по-хорошему, махнул рукой:

– Узнаю тебя, Митя. Слов на ветер не бросаешь. Да и что теперь этот ссыкун скажет? Только станет просить, чтобы и жену не расстреляли с детишками... Сколько у него детей?

– Пятеро.

– Ого! На заставе света, что ли, нет? Работает сам? Или кто-то помогает?

– Все там нормально, - сдержанно ответил Шмаринов.

Начальник заставы, отец пятерых детей, был на удивление малюсенького роста. Лишь голова большая, круглая. Он сидел в углу тридцатиметровой комнаты, в комнате было всего четыре стула и стол. Именно на нем, на чистой скатерти, принесенной из столовой, покоилась эта круглая неудачливая голова тридцатилетнего, уже, кажется, всего повидавшего и вдоволь нажившегося теперешнего, уже не начальника заставы, а подсудимого старшего лейтенанта Павликова.

– Встать!
– повелительно скомандовал Шмаринов.

Павликов поднял голову, тяжело встал и вытянул руки по швам.

– Медленно встаешь, солдат.
– Берия сморщился.
– Да какой ты хрена начальник заставы, если не можешь быстро встать?

– Я не спал двое суток, товарищ Лаврентий Павлович.

– Гляди, узнал?
– Берия рассмеялся.
– Несмотря на то, что много не спал, а узнал.
– В тоне его теперь улавливалась снисходительность.
– Чего скажешь в свое оправдание, старший лейтенант? Покайся!

– Мне, товарищ Лаврентий Павлович, не в чем каяться. Я службу нес всегда достойно.

– Сколько же ты служишь?

– Я служу уже четырнадцать лет.

– Тебе сейчас сколько?

– Пошел тридцать первый.

– Иисусу было тридцать три. Ты не подумал, что следствие по такому случаю может затянуться на годика два? Тебе будет как раз тридцать три, когда приговорят к стенке.

– Не за что, товарищ Лаврентий Павлович. Он приехал - как комендант. Перед этим уведомил. Я...

– А почему он приехал? Ты спросил?

– Начальство не спрашивают. Начальству докладывают.

– Но это, старший лейтенант, граница! Это - не базар, куда идут покупать яйца. Что он тебе сказал, когда говорил, что приедет?

– Он не объяснил по телефону цель своего приезда.

– А ты, что же, так и не спросил? Товарищ комендант!
– спросил бы ты.
– Почему

вы хотите приехать ко мне на участок?
– Я - что? Плохо служу? Или у меня было нарушение границы? У вас было нарушение?

– Не было.

– Видишь!
– Берия резко повернулся к Шмаринову и Железновскому.
– У него не было нарушения! Видишь!
– Он их, двоих, Шмаринова и Железновского, видел за одного.
– У него не было нарушения. И он позволил коменданту приехать и развести антимонию! Он к тебе на заставу заходил?

– Заходил, товарищ Лаврентий Павлович.

– И что он тебе хорошего сообщил? Ну говори! Говори!

– Если точно...

– Ты думаешь еще говорить не точно?! Говори совсем точно!

– Я уже говорил, товарищ Лаврентий Павлович!

– Брось это свое "товарищ Лаврентий Павлович!" Говори дело!

– Я уже говорил, что он слегка пожаловался...

– На что он слегка пожаловался?

– На семейные обстоятельства, това... На семейные обстоятельства.

– Он - что? Тебе - ровня? Ты с ним дружил?

– Нет. Он приехал, вы же, наверное, знаете, полгода тому назад в отряд.

– Это я и без тебя действительно знаю.

– Он посмотрел на моих детей и сказал, что...

– Что он сказал? Что?!

– Что был бы счастлив иметь хоть одного ребенка...

– У него не было ребенка?
– Берия резко повернулся к Шмаринову.
– Вот в чем дело, подлец! Не имел детей! Не имел родины! Не имел настоящих друзей! Приезжал и жаловался таким начальникам застав, у которых голова большая, как арбуз, а ничего существенного в смысле бдительности не варит! Ты дурак, старший лейтенант! Как только он ушел от тебя, ты бы послал ему вслед своих этих всех пограничников! Раз он затосковал, значит, не наш! Значит, что-то плохое задумал! А ты сидел, сидел, как клушка, около своих детишек и радовался, какой ты счастливый! Ох, какой я счастливый! Даже этот комендант, который видел большой город Ленинград, учился там, приехал сюда на высокую должность, но несчастливый человек! Он одинокий! А я герой-отец! У меня дети плодятся, как кролики! Слушай, а не мешают ли тебе дети нести настоящую пограничную службу? Они не кричат, когда ты спишь? И ты сонный идешь по тропе, чтобы других уличить в плохой службе! Ты сам плохой! Пусть его уведут! Пусть приведут тех, кто о нем что-то хорошее скажет!

Берия плюхнулся на стул и закрыл рукой пенсне. Он сидел так долго, вроде задремал. Старший лейтенант Павликов, испугавшись гнева начальства, вышел на цыпочках, сухонькое его тело с висящим на животе ремнем боялось потревожить даже воздух, в котором еще стояли длинной очередью слова, произнесенные гневно, государственно. Шмаринов тоже не шевелился. Как и я. Как и Железновский.

– Кто там еще?
– Берия неожиданно поднял голову.

Никто не заметил, только он, что за дверью стоят люди, и только он ждет их и только он может ими распоряжаться.