Человек за шкафом
Шрифт:
Разбор вещей Оля начала со скрипки. Бережно уложила футляр на кровать и открыла крышку – проверить, все ли с инструментом в порядке. Собственно, волноваться было особенно не о чем, дороги всего ничего – одна ночь в комфортном купе пассажирского поезда. Но она все равно волновалась до тех пор, пока не убедилась, что драгоценный инструмент цел и невредим.
– Ну и как вы себя чувствуете, любезный Страдиварий? – поинтересовалась она.
Подобные разговоры со своими инструментами Оля вела постоянно. Еще в детстве, когда она только начала учиться играть на крошечной «восьмушке», она была уверена, что скрипка – живая. Думала, что когда все уходят из дома или ложатся спать, скрипка начинает жить собственной жизнью. Ходит в гости к куклам, плюшевому медвежонку Винни, слонику Дамбо и лошади Аделаиде, пьет с ними чай, ведет светские беседы и, возможно, даже время от времени радует своим звучанием, руководя балами и торжественными
Конечно, Страдиварий не был доволен переездом. Ему не понравилось, что его поселили в убогой комнатке, в которой впору жить горничной или садовнику, но никак не такому важному сеньору, как он. Не пришлась ему по душе и Москва. Тут, конечно, климат считается лучше, чем в туманном влажном Петербурге, но Страдиварий был итальянцем и жить не мог вдали от моря, не слыша криков чаек и не вдыхая напоенный влагой воздух. Однако инструмент не стал спорить со своей владелицей и выражать протест неожиданной фальшью и старческим дребезжанием. Как типичный итальянец, Страдиварий хоть и обладал вздорным характером, но неизменно пасовал перед нежностью женских рук.
Оля зажала скрипку подбородком, провела смычком по струнам и порадовалась тому, что звучание все еще отменное, инструмент не расстроился от переезда. Она сыграла гамму, потом начало одной из любимых мелодий – Пятого венгерского танца Брамса, и только после этого вспомнила, что обещала грубой хозяйке не играть дома. Придется быть осмотрительнее. Но сейчас, когда хозяйка куда-то ушла – Оля слышала, как щелкнул замок на входной двери, – может быть, можно позволить себе немного помузицировать?
Оля поиграла еще немного и бережно убрала скрипку обратно в футляр. Придирчиво оглядела комнату – куда бы спрятать сокровище, где ему будет безопаснее? И не нашла ничего лучше, чем положить инструмент под кровать, на пачку оставшихся невостребованными газет.
– Пока полежи здесь, Страдиварий, – ласково попросила она. – Обещаю, что буду убирать в комнате каждый день, чтобы тебе было чисто. Ну, почти каждый день, ладно?
Оля решительно тряхнула волосами, стянутыми в хвост, и повернулась к кровати, под которой грустил Страдиварий.
– Ну, пока! Я ухожу, скоро меня не жди. Иду на Центральный телеграф звонить домой, потом в консерваторию, потом, если успею, заеду к тете Ариадне. А ты веди себя хорошо, не балуйся!
Чтобы не злить в первый же день хозяйку, Оля вернулась не поздно, еще до десяти. Она сильно устала, но была довольна, потому что успела сделать все запланированное на сегодня. Единственное, что огорчало, – это невозможность поиграть перед сном. Дома Оля всегда старалась хоть недолго, но пообщаться со Страдиварием. Но пока она будет жить в квартире этой женщины, от привычки играть перед сном, похоже, придется отказаться…
На следующее утро Олю разбудил громкий хлопок входной двери. Девушка посмотрела на свои часики, ночевавшие на пустой еще тумбочке, – без четверти шесть. Значит, это ушла хозяйка, вчера она предупредила, что уходит на работу к шести. Однако Оле так рано вставать еще было не нужно, поэтому она повернулась на другой бок и уснула вновь.
Второй раз Оля проснулась от звуков фортепьяно. В квартире кто-то играл, и играл прекрасно. Кто же? Вроде бы ей говорили, что ее хозяйка одинока, семьи у нее нет. Может быть, еще один жилец? Да, наверное… Сначала Оля немного обиделась, что за дискриминация такая, почему из двух жильцов-музыкантов одному позволяют играть, а другому – нет? Но потом в голову пришла мысль, что, быть может, второго жильца тоже держат в черном теле, потому он и играет в отсутствие хозяйки? Оля улыбнулась и прислушалась к доносящимся через стену звукам фортепиано, пытаясь понять, что же это играют, чью музыку, какого композитора? Нет, незнакомое. Это что-то новое, но потрясающе красивое. И к тому же такое чувство, что мелодию, похоже, сочиняют по ходу исполнения. Именно сочиняют, а не разучивают – музыкант такие вещи ни за что не спутает. Невидимый композитор проигрывал один и тот же отрывок, потом останавливался
Это была удивительная музыка – музыка, льющаяся из души, открытой потоку жизни. Оля, как ни старалась, не могла войти в такое состояние… Как назвать-то его? Может, синтезом свободы и опыта? Детское бескрайнее и безграничное творчество, облагороженное мастерством взрослого. Только окончив консерваторию, Оля поняла, что овладение мастерством имеет и свои отрицательные стороны: чем лучше оттачивается техника, тем меньше творчества остается в игре. Как будто вместо того, чтобы создавать мастеров, высшее учебное заведение штампует ремесленников. Но – Оля понимала и это – вина лежала не на системе образования и не на преподавателях. Студенты тоже были в этом виноваты. Обучаясь, они теряли что-то важное, теряли легкость и непосредственность – и ничего не делали для того, чтобы этого избежать. А в музыке, которая сейчас звучала за стеной, мастерство и естественность находились в полной гармонии… Эх, где бы ей, Оле, взять такую внутреннюю свободу, чтобы ни техника, ни воспитание не убивали тонкий росток творчества, импровизации? Сколько раз она чувствовала на себе, как мешает техника Творчеству… Пока Оля не думала о том, как она играет, то игралось легко. Скрипка вторила шуму ветра за окном и каплям, падающим с веток деревьев после дождя. Скрипка была в резонансе с весенними птицами и весенним солнцем, выпустившем свору своих детей – солнечных зайцев – играть в догонялки, сверкая в лужах на асфальте, отражаясь от оконных стекол, слепя глаза. Скрипка была в резонансе с городом, его шумом, его надеждами, его отчаяньем. В какие-то минуты ее скрипка звучала так, как сама жизнь. А потом в дело вмешалась техника, напомнила о постановке рук, правильном дыхании, непослушных от холода пальцах. И волшебство сминалось, скукоживалось, смущалось, как шаловливые дети, затихшие под грозным взглядом классной дамы, профессиональной старой девы, возле которой цветы вяли даже в горшках…
Обо всем этом думала Оля, слушая звучащую за стеной музыку. Было такое чувство, что кто-то прочел ее мысли, выразил их в мелодии и, может быть, даже сможет подсказать ответы на все вопросы, которые так мучают ее…
Оля взяла листок нотной бумаги и записала ноты повторяющихся музыкальных фраз. Затем надела брючки и майку, в которых привыкла ходить дома, быстро причесалась, вышла на кухню, затем в холл и поняла, что музыка звучит из гостиной. Остановилась, послушала, покачала головой от восхищения. Да, это явно играет мастер, профессионал высокого класса, возможно, знаменитость… Пока Оля умывалась и чистила зубы, фортепиано еще звучало, но когда она покинула ванную, в квартире уже стало тихо. Интересно, выйдет ли маэстро из своей комнаты? Ей очень хотелось его увидеть. Она почему-то была уверена, что это мужчина. И, скорее всего, пожилой. И дома он наверняка ходит в длинном бархатном халате, бордовом или темно-синем, с кистями на поясе и со стегаными шелковыми отворотами. Да, наверняка он уже в годах, но такой красивый, импозантный, седовласый… Чем-то похожий на ее отца, дирижера симфонического оркестра, или знаменитого скрипача, в которого Оля была… Ну, не то чтобы влюблена, а скорее преклонялась перед ним.
Но маэстро не появлялся, и огорченная Оля отправилась на кухню. Дома завтрак для нее всегда готовила мама, а здесь все нужно было сделать самой. Но Оля поклялась сама себе, что справится. Прекрасно сама пожарит себе яичницу из яиц, которые вчера купила, и не забудет положить масла на сковородку, и яичница у нее не подгорит, но и не останется полужидкой и склизкой.
Она открыла холодильник и встала на цыпочки, чтобы достать с самой высокой полки, выделенной ей вредной хозяйкой, два яйца и пакет молока. Взяла привезенную из дома чашку, сполоснула, оглянулась в поисках ножниц и, не найдя их, срезала верхушку пирамидки ножом, ухитрившись при этом не порезаться.
И в это время за спиной послышались шаги. Оля обернулась, и молоко выпало у нее из рук. Пакет ударился об пол, белая жидкость разлилась большой лужей, но Оля сначала даже не заметила этого.
Напротив нее стоял… Кто? Мужчина? Или юноша? Или старик? Это было какое-то очень странное, непонятное существо, которое смотрело на нее вытаращенными глазами. Бывают мужчины, которые не бреются, потому что как-то не растет у них ничего на лице, вот он, видно, был таким же. Так, понемножку, то там, то здесь на щеках и подбородке торчали кустики тусклых волос. Одет он был в застиранные и протертые до дыр в коленях тренировочные штаны, выцветшая футболка была коротка и открывала кусочек живота с волосиками на пупке. Тонкие и какие-то неправильные руки, локти точно выставлены вперед. И очень худой.