Человек
Шрифт:
К тому времени я уже отошел от шока, собрался с мыслями, стал извиняться, говорить, что совсем не это имел в виду, а как раз обратное, то есть сначала свадьба-женитьба, и только потом все остальное. Сказал, что сотрудник милиции, что зовут меня Сашей, что фамилия Бобылев. Меня внимательно слушая, она ни на мгновение не переставала смеяться и закончила разговор тем, что пригасила в гости. Спрашиваю:
— В Красногорск?
— Нет, приезжайте в Кузьминки. Я тут у брата. — И продиктовала адрес.
Долго не думая, я приоделся и поехал к ней.
Приезжаю, — дом-хрущевка, стол накрыт, и она
Сели за стол, все честь по чести. Пьет, смотрю, немного, ну и я не жадничаю. Выпью рюмочку, и сижу, о себе рассказываю, а она облизывает своими пухленькими губками ту самую шпилечку, что от микробутерброда осталась и внимательно меня слушает.
А я, как заведенный, все, что было со мной, ей выкладываю. Как в детстве на пчелу босой ногой наступил, как бежал в одних трусах по тропинке и в крапиву упал, как стреляли в меня бандиты, как мама прожужжала все уши «женись».
Она сидит, молчит и слушает, а за окном темнеет, водка нагревается, закуска киснет. Я уже стал волноваться, и вдруг она спрашивает:
— Вот Вы по телефону сказали, что Вам со мной необходимо срочно переспать. Почему такая срочность и такая необходимость?
— Да, нет, — снова стал я оправдываться. — Я имел в виду другое.
А она, знай, свое:
— Вижу, Вы человек серьезный, не ветреный, скажу откровенно, вы мне симпатичны, и я готова на все ваши условия даже до регистрации.
Тут у меня опять сердце заколотилось. Только на этот раз не марш Мендельсона зазвучал, а забарабанила дробь, как перед казнью. Не ожидал, что все быстро так сладится. А с другой стороны, она меня устраивает, и я ей приглянулся, чего время терять.
Я не успел еще привыкнуть к мысли, что без пяти минут женатый человек, пришлось привыкать к новому обращению. Она, обращаясь ко мне, называла меня не иначе, как «милый». Возможно, надеялась, что и я ей отвечу тем же, но я по-другому воспитан и, надо сознаться, не такой скорый. А далее началось.
Говорит:
— Милый, ты разве не примешь ванну вместе со мной?
Говорю:
— Иди. Я за тобой, следом.
Смеется:
— Нет. Мы вместе поместимся. Пойдем, не бойся.
Берёт меня за руку и в ванную комнату тащит. Смотрю, а на ней уже кроме нижнего белья, практически ничего и не осталось. Я же, как был в костюме, так при полном параде в ванну и поперся. Хорошо, хоть пиджак с документами снял, на крюк повесил, а то бы страшно и представить, что было.
Она меня в одежде, к себе под душ, и все в миг намокло. Обнимает, целует. Страсть в ней проснулась. Удовольствие, скажу прямо, ниже среднего. Я не о поцелуях с объятиями, а про душ, который пришлось принимать в одежде. Тогда я еще ни о чем плохом и не помышлял. Но, неприятности не заставили себя долго ждать.
Смотрю, из окошка в стене, соединяющей ванную с туалетом, за нами наблюдает чья-то рожа. Я сказал об этом невесте, а она успокаивает, говорит, что это её больной брат и его не следует стесняться.
Только легли, только дошло до самого главного, входит ее братец голый и к нам. А если еще точнее, то ко мне стал лезть. Целует, чего-то сюсюкает о моей мужественности. У меня в голове тогда чудовищная мысль промелькнула. Я решил, что вся эта безобразная сцена записывается на видеопленку спрятавшимся в шкафу Долговым. Все для того, чтобы из органов меня поперли.
Не долго мне братец ее в любви объяснялся, шарахнул я ему кулаком по зубам, да так, что тот упал, ударившись затылком об пол. Хорошо, ковер был постелен, а то, неровен час, убился бы насмерть. Но он ничего, даже не заплакал, поднялся и ушел.
Ну, думаю, все, любовь не состоится. Но она его на этот раз не сильно защищала. Может, меня мало зная, боялась сама по зубам получить? Сказала только, что он очень влюбчивый, во всех с первого взгляда влюбляется и очень часто от этого страдает. Сказала, что и сама на него похожа, уж сколько раз обжигалась, а все не перестает доверять людям.
Только мы с ней помирились, только дело дошло до главного, свет зажигается, и в комнату заходят пожилые люди. Три старичка и древняя старушка. И давай мне про тридцать седьмой, про сорок восьмой год рассказывать, про то, как их мучили при Сталине в концентрационных лагерях. Суть их претензий сводилась к следующему: «Твои предшественники в лагерях нас гноили, а вы теперь нам пенсию не платите».
Оказывается, больной её братец, увидел на моем плече татуировку Дзержинского (Я срочную служил в войсках Госбезопасности, перед дембелем все мы кололи на плече Железного Феликса), и после того как я подправил ему резцы, побежал и сказал об этом бывшим узникам, засидевшимся в соседней квартире. Представил дело так, будто бы сестра его спуталась с лубянским надзирателем.
Пойманный в момент совокупления, возлежащий с прекрасной женщиной, что я мог им на это сказать? Только одно: «Примите извинения за причиненные моими предшественниками страдания. В качестве посильной компенсации, не побрезгуйте принять сто рублей. Возьмите их из внутреннего кармана моего пиджака, висящего на крючке в ванной комнате.». Сказано, конечно, всё было короче и с нецензурной бранью. Но, ответных нареканий не последовало. Завладев сторублёвкой, все оказались удовлетворены и ретировались с многочисленными извинениями.
Не унимался только её больной братец. Через четвертьчаса он привел её мужа, который предусмотрительно явился не один, а в сопровождении двух сотрудников милиции.
Муж немногословно заявил:
— За своей пришёл.
При этом красноречиво показал штамп в раскрытом паспорте.
Моя невеста, не утруждая себя объяснениями, стала одеваться. Хорошо, что удостоверение было с собой и не пришлось унижаться.
Так, в мокрых штанах домой и поплелся.