Чем черт не шутит

Серова Марина Сергеевна

— Имя. Адрес. Телефон.

— Э-э-э… — добровольно допрашиваемая замялась. — Возможно, вы с ней знакомы. Нынешняя пассия моего мужа.

Я пораженно открыла рот.

— Вы общаетесь? Она вам советует?

— Милая девочка. Не хуже других.

И многих других повидала она за долгую семейную жизнь? Ай да Игорь Ефимович, донжуан тарасовский!

— Неужели вы не боитесь, что муж вас оставит? — бестактно, но могу я позволить себе крошечную слабость — любопытство?

— Он на такое не способен. Бросить меня ради смазливой девчонки? — она приподняла красивые брови. — Нагуляется,

прибежит. — Заметив мое сомнение, Алла Валерьевна усмехнулась: — Кобель всегда возвращается к старой будке.

Слишком она уверена. Потом локти кусать будет, да поздно. Алла Валерьевна, словно прочитав мои мысли, продолжила.

— Милочка…

— Меня зовут Татьяной, — резко оборвала я. Терпеть не могу сладкий сиропчик из уст малознакомых собеседников.

— Танечка, я вижу твое недоверие. В тебе говорит молодость, неопытность, абсолютизм. А современная семья именно такова: сначала страсть, любовь, романтика, в дальнейшем быт, скука, измены и взаимные прощения. Нам невозможно расстаться. Столько всего связывает, не разорвать.

Мне надоело слушать ее рассуждения. Я напомнила про адрес и телефон шефовой любовницы и получила их. Девицу звали Людмила Белова.

— Не думаю, что ее связь с моим мужем продлится дольше пары месяцев. Вокруг полно молодых красавцев. Скоро ей наскучит лысина, артрит и геморрой, и она упорхнет в круг своих сверстников. — Видно, сменить тему самостоятельно она не в состоянии.

— Все упирается в деньги, — подала я голос, выбирая вопросик позабористее.

— Финансы в данном случае роли не играют. Папаша нашей невинной голубки заместитель директора завода химического оборудования. Вряд ли она голодает.

— Одевается она весьма скудно, — хмыкнула я.

— В смысле мало, — дополнил мою замечательную мысль Виктор. Если бы я знала, что он предпочитает макси, ходила бы в платье со шлейфом.

— Между прочим, — не дала мне полюбезничать со Штирлицем Алла Валерьевна, — предшественник ее отца загадочно скончался полгода назад. Помнится, хоронили его у Игоречка. Мафиози в агентстве толпились с утра до вечера. Муженек нервничал безумно, бегал белый как полотно, нитроглицерин упаковками ел. Рассказывал мне потом: в свидетельстве о смерти написано, что скончался от кровоизлияния в мозг, которое получил, споткнувшись и упав в собственном гараже. Только неувязочка — на голове два рубленых ранения.

Под конец повествования Алла Валерьевна перешла на театральный шепот, выпучила глаза и зашевелила пальцами. Впечатление производила, но не устрашающее.

— Вы знали, что ваш муж собирал свидетельства именно о таких интересных и запоминающихся случаях?

Она заколебалась, но нашла силы ответить честно:

— Да. Надеюсь, все сказанное останется между нами?

— Естественно.

— Мне есть чего бояться, особенно теперь, когда документы пропали.

— Детали смерти бывшего замдиректора завода химического оборудования Игорь Ефимович также задокументировал?

Она расстроенно кивнула.

— Говорила я ему, скандалила, плакала. Все без толку. Себя подставил, бог с ним, да ведь и меня заденет, хорошо, коли краем.

— Разводитесь, пока не поздно, — подзадорила я.

— Поздно.

В одной могиле лежать будем, если останется, чему лежать.

Мрачноватый взгляд на жизнь. Самое время поговорить об ограблении.

— Где вы были в понедельник вечером?

— У меня есть алиби, — гордо сообщила она. — Я встречалась со своими друзьями-одноклассниками.

— Где?

— На окраине Заводского района, в спортивном зале. У нас традиция, почти новогодняя, там собираться. На тренажерах качаемся, общаемся. Ни выпивки, ни драк. Славная атмосфера.

— Когда вы туда отправились?

— К шести вечера.

— Сколько вас всего было?

— Человек двенадцать.

— Назовите телефоны хотя бы трех бывших одноклассников.

— Пожалуйста, хоть все. Вам нужны свидетели?

— Угу.

Следующие десять минут я была занята переговорами с друзьями Аллы Валерьевны. Большинство из них были мужского пола, обладали приятным баритоном и непоколебимой уверенностью в том, что Алла Валерьевна время с шести до десяти вечера провела в их обществе. Я и не рассчитывала услышать иное, но из настырности дозвонилась до всех ее невезучих знакомых, у кого имелись телефон и желание ответить на мои вопросы, остальных я аккуратно переписала в записную книжку.

Пока я трудилась в поте лица, Виктор кокетничал. Начал он с благодарности, мол, при существующих подозрениях помочь Олеговой семье с похоронами — подвиг, достойный высокой гражданской оценки. Получив одобрение, восхищение и трепетное внимание Аллы Валерьевны, он коварно перешел от ее прикида и чуткой души к заявлению: Олег — не вор. Никогда им не был и не будет (что сомнений не вызывает). И пока он, то бишь Виктор, жив и, тьфу-тьфу, здоров, не поздоровится всем хулителям и недоброжелателям. Он отбелит имя друга. Это справедливо? «Да», — лепетала жена. Да будет так! И заново по тому же сценарию, почти идентичным текстом.

Алла Валерьевна снова меня поразила. Вместо того чтобы уснуть и согласно всхрапывать лишь в самых патетических местах, она с бодрым видом одобрительно поддакивала впопад и невпопад, но резво и искренне. Еще одна жертва обаяния. Я разозлилась. Или приревновала? Сейчас и тебе испорчу настроение.

— В пору вашей молодости, Алла Валерьевна, люди были честнее. Кстати, для протокола, сколько вам лет?

Наши взгляды скрестились. Я с опозданием поняла, что из-за моей неосторожности у меня только что появился смертельный враг. Если я проведу со Штирлицем еще несколько дней, к концу этого срока у меня уедет крыша, не спеша, черепицею шурша.

— Сорок шесть, — голос звучал безжизненно и сухо.

Странно, она осталась сидеть, а не хлопнула дверью, послав меня на три буковки. Я сочла необходимым продолжить прерванный допрос.

— Когда вы вернулись домой?

— В половине одиннадцатого.

— Кто может подтвердить ваши слова?

— Муж, — лаконично ответила Алла Валерьевна. Если я ей так противна, почему же она не уходит?

— И все?

— Сын.

— Он школьник?

— Да. Рано спать не ложится, телевизор смотрит. — Вспомнив сына, она оттаяла и перестала твердить в уме, какая я гадина. Я вздохнула с облегчением.