Чемпионы Черноморского флота
Шрифт:
— Уступи мне место! — приказал начальник.
Матрос безропотно повиновался. Подал руку, помог офицеру взобраться. Сам спустился ниже и тут же был смыт волной. Но провидение хранило смельчака. Его вынесло на берег. Он встал на ноги, сплюнул соленую воду и перекрестился. Впоследствии он получит георгиевский крест.
За благородным матросом доплыл до берега артиллерийский унтер-офицер Качанин с веревкой в зубах. Его, лишившегося чувств, подхватили у самого берега. С трудом разжали челюсть, чтобы освободить конец из раскрошенных зубов. По бечевке завели канат на пароход. Началась эвакуация тех, кто смог добраться до троса. Но были и те, у кого такой возможности не оказалось. К канату могли спуститься лишь висевшие на грот-мачте.
—
Нашлось несколько охотников попытать счастье. С ними вызвался и Вася. Он отдохнул после ночного купания. Ветер ослабил свой напор. Но более всего на него подействовали слова Раевского. Генерал, стоя по колено в воде, закричал:
— Эй, молодцы, 500 рублей тому, кто спасет капитана![1]
У Васи не было и медной копейки за душой. Обвязавшись веревкой, он смело кинулся в прибой. За ним поспешили казачий урядник Григорий Подрезов, казак Степан Харченко и унтер из навагинцев Калина Бурьянов. Несколько раз волна выкидывал их на пляж. С четвертого раза морская стихия покорилась смельчакам. Более 20 человек удалось переправить по заведенным канатам. Нескольким матросам не повезло. Они спрыгивали в море, но попадали на залитую водой палубу и разбивались.
Вася с казаками дотащили до берега не умеющего плавать капитана Хомутова. Раевский оценил.
— Слово чести! Деньги ваши. Поделите по-братски!
Измученный Хомутов лежал на песке. Из последних сил он протянул руку к гибнущему пароходу.
— Там Шоу! Машинист-англичанин. Не умеет плавать, — сказал капитан и потерял сознание.
— Ребята! Еще один рывок! — обратился Раевский к спасителям Хомутова.
И Вася, и казаки отрицательно покачали головами. Борьба с волнами здорово их измотала. Даже предложи Раевский еще больший куш, они бы не рискнули.
Раскачивавшиеся окровавленные тела Данкова и матроса били по лицу несчастного Шоу. Он болтался на вантах, оцепенев от ужаса. Его долгополый незастегнутый сюртук и длинные кудрявые волосы развевались на ветру. Добравшийся до него новый доброволец с превеликим трудом расцепил пальцы англичанина. Перевязал его веревкой. С трудом столкнул в воду. Почти захлебнувшегося Шоу вытащили на берег. Откашляв соленую воду, машинист поднял покрасневшие слезящиеся глаза на Раевского.
— После бога — вы, генерал!
Раевский, а вслед за ним и все остальные, дружно захохотали. Напряжение спадало. Все, что было в человеческих силах, сделано. Люди, пусть и не все, спасены. Последнего обеспамятевшего матроса с «Язона» притащил на себе кузнечный подмастерье Тенгинского полка Игнатий Поляков.
Теперь стало понятно, что выбросившиеся на берег в пределах лагеря «купцы» легко отделались. Несколько погибших, чуть больше покалеченных и нахлебавшихся водой.
С военными кораблями все вышло куда суровее. Они до последнего сражались со стихией. Но шторм победил. На «Язоне» погибли лейтенанты Григорий Данков и Пётр Бефани, мичман Пётр Горбаченко и 38 нижних чинов. Еще двое матросов умерли впоследствии, не перенеся страданий. Ушибы и повреждения глаз — не в счет. Оставалась неизвестной судьба экипажей брига «Фемистокол» и тендера «Луч». Их утащило в сторону Туапсе. Туда, где засели черкесы. Их нужно было выручать. Пока боролись за жизнь экипажа «Язона», о бриге и тендере как-то позабыли. Но грохот пушки с правого берега Туапсе подал четкий сигнал: спасательная операция не закончена.
Коста. Севастополь, 14–15 июня 1838 года.
Лазарев нас принял без промедления. В приемной не держал. Свое напряженное совещание он уже успел завершить и теперь чаёвничал.
Пока он прихлёбывал чай с капелькой рома из большой адмиральской кружки с гербом, я успел осмотреться. Кабинет не поражал. Нет, я, конечно, слышал, что главноначальствующий над черноморским флотом предпочитал
— План утвердили? — прервал мои рассуждения Лазарев.
— Утвердили, Михаил Петрович! — подтвердил радостный Эсмонт.
— Давайте в общих чертах, без подробностей.
Контр-адмирал доложил. Лазарев внимательно меня изучал, как лоцию морских течений перед битвой.
— Голубчик, Константин Спиридонович! — вдруг сменил он тон на отеческий. — Я тебе приказывать не могу. Ты эриванец, краб сухопутный, а я лишь в морях повелеваю. Конечно, не велика хитрость Раевского попросить, чтоб он тебе боевою задачу поставил. Но не по чести так с тобой, с геройским офицером, поступать. Но знай: только что, — он потряс в воздухе листком бумаги, — поступила ко мне депеша из Сухума. Славные эриванцы, твои однополчане, спасли моих моряков с брига «Варна» и корвета «Месмеврия». Отбили спасшихся членов команды от нападений горцев. Грудью своей закрыли. И жизней не пожалели. 46 человек убито, 130 ранено. Восемь человек утонуло. Вот же горе-то какое! — адмирал прервался, всхлипнул по-стариковски, вытирая слезу. — Но спасли. Почти всех спасли! Лишь 10 членов экипажа и капитан второго ранга Рошфор попались в плен. Из команды корвета черкесы захватили лейтенанта Аполлинария Зарина, штурмана Аполлона Горюшкина, юнкера Филатова и восьмерых матросов.
Рошфор? Я не ослышался? Та самая сволочь, что съездила мне по зубам в стенах этого здания?
Лазарев замахал на меня рукой.
— Знаю, о чем подумал! Знаю, что с тобой поступили несправедливо. Знаю, как Антошка отличился! Коста! Disc’r pati. Учись терпеть[2], — Михаил Петрович стал со мной запанибрата, словно приглашая в ближний круг. — Отбрось обиду! Видишь же, я с тобой честен! Ничего не скрыл! Спаси моих офицеров!
Я вздохнул. И чего, спрашивается, комедию ломать? Как я могу отказать ТАКОМУ человеку?!
Мне оставалось лишь согласно кивнуть.
— Какие просьбы? Пожелания? — тут же сменил тон Лазарев.
— Касательно операции нужно посыльное судно в моем распоряжении.
— Люгер «Геленджик» устроит? — тут же откликнулся адмирал.
— Лучшего и желать нельзя! Лейтенант Алексеев! Старый знакомый!
— Гхм… Выходит, не все я знаю про свой флот, — крякнул Лазарев.
— Дела разведки, Ваше Превосходительство! — тут же прикрыл я несчастного капитана люгера, которому из-за меня уже немало досталось.
— Понял. Не дурак! Дурак бы не понял! — выдал банальщину прославленный флотоводец. — Еще что просишь?
— Золото или серебро для выкупа и соль!
— Соль? — удивился адмирал.
— Простых моряков будем на соль менять!
— Вот это по-нашему! Просоленные морские души в самый раз за соль пойдут! — хлопнул по столу развеселившийся Лазарев. — Ну, а себе что попросишь?
— Мне бы с семьей повидаться. Хотя б на сутки…
— Ну, а я что говорил? — хитро прищурился адмирал, обращаясь к Эсмонту. — Все планируй заранее! Один из моих принципов! Чтоб мы делали без старины Сальти? Хоть и плох совсем старик, но тебя, Коста, сдал с потрохами. Сутки тебе даю своей командирской волей. И не просто сутки! Твою семью уже везут на мыс Фиолент! Там у меня дачка. Немного не достроена, но жить можно. В Севастополе ведь с гостиницами еще беда. Не добрался я пока до этой проблемки. Так что жалую тебе с адмиральского плеча день пребывания на адмиральской даче! — расхохотался Лазарев, сбросив на мгновение свой вечно недовольный вид.