Чемпионы Черноморского флота
Шрифт:
Валились снопами на траву, когда разрешали. Через силу каждый себе варил кашу. В сухомятку хрумкать сухарь нельзя — обдерешь им кишку и заработаешь сухарный понос. Безучастно стучали ложками, выскребая манерки с густой тюрей. И засыпали прямо на траве, закутавшись в шинель.
Утром барабаны простучали генерал-марш. Солдаты вставали, продрогнув до костей в рассветном тумане. Со стонами и кряхтением надевали теплое исподнее. А как иначе? Дальше, в горах, будет еще хуже, и застудить требуху — проще простого. Разводили костры на скорую руку, запасая впрок хворост. Помолившись, хлебали жидкую кашицу все из тех
Второй сигнал барабанов. Начали укладываться и вьючить лошадей. Без привычных шуточек, без разговоров о наболевшем. Без жалоб на отбитые ноги, сорванные ногти и отдавленные колесами пальцы.
Третий бой. Все занимали свои места в колоннах, разобрав ружья, закинув на спину мешок с сухарями и приладив сбоку патронную сумку. И мгновенно взбодрившись, как принято в армии Императора. Солдат должЁн быть весел и мордую лица демонстрировать радость от похода.
Общий сигнал к выступлению. Тронулись. Над отрядом грянули песни, разносясь в горной тишине на много верст вокруг. Весельчаки и любители позабавить товарищей — откуда только силы брались? — выбегали вперед и приплясывали, выделывая замысловатые коленца.
Воздух был чистейшим. Целебным. Но не так себе представлял Вася поправку здоровья. Адская трудотерапия могла свести в гроб без всякой лихорадки.
Чем выше отряд поднимался в горы, тем холоднее становился воздух и суровее — окружающая местность. Зелень постепенно уступала серым скалам и чахлой траве на странных уступах, плавными сглаженными террасами-волнами спускавшихся с верхней точки плато. Дров нет, вода — только в балках. Пологий подъем сменялся крутым, и приходилось двигаться зигзагом. 12 верст одолели со скрипом. Утомленным до крайности людям открылась лежащая внизу долина, через которую вела дорога к перевалу — к Андийским воротам. Предстоял новый спуск — в земли Гумбетовского общества. Чтобы его совершить, необходимо было взрывать скалы и пробивать тропу. Зачем? Посчитав свою миссию выполненной, Крюков приказал возвращаться[5].
По заведенной еще Ермоловым традиции войска в экспедиции всегда торили дорогу с прицелом на будущее. Крюков не сделал ничего! Пулло и Пирятинский промолчали.
Знакомым путем до спуска с Хабарских высот добрались быстро. Дальше начался ад.
Полил дождь. Тропа, вытоптанная и расширенная при подъеме, превратилась в грязную осклизлую жижу. В постромки зарядного ящика впрягали лишь одну лошадь. Толпой наваливались, не давая колесам набрать ход. Оступались, падали не в силах удержаться на скользкой крутизне. Кому-то не везло. Без вывихов и переломов, увы, не обошлось. Но спускали. Медленно, шаг за шагом спускали. То же проделали и с остальными повозками и пушками. Повозки — на руках, орудия на лафетах — с помощью канатов. Справились!
Отсюда, с Хубарских высот, и Кумыкская равнина, и Сулакское ущелье были видны в мельчайших подробностях. Зеленели сочными кронами груши и яблони. Могучие орехи обещали богатый урожай. Ухоженные виноградники радовали глаз стройными рядами. Тучная пашня ждала сборщиков урожая. Весёлые луга полнились стогами убранного сена. Дымили трубы многолюдных аулов. Этот благословенный край доживал последние месяцы спокойной жизни. Года не пройдет, и все будет порушено. Газават и борьба с мюридами обратят в прах труды многих поколений. Аулы сожгут, люди на долгие годы бросят
Коста. Тифлис, осень 1838 года.
Я практически не разговаривал все последующие дни. Односложно отвечал на какие-то вопросы, а то и вовсе предпочитал просто кивать. В зависимости от ответа — из стороны в сторону или сверху вниз. Совсем не отвечал на вопросы, на которые не хотел отвечать, потому что они затрагивали темы, на которые я ни с кем не хотел разговаривать. Уже на второй день моего пребывания в Вельяминовском форте майор Середин понял, что я в таком состоянии, когда не следует ко мне приставать. На запрос о просьбах, пожеланиях, я только попросил быстрее меня отправить в Тифлис. Тут флот расстарался. Опять выделил мне «Геленджик» с тем, чтобы подбросить до Поти. Середин, думая, что это известие меня порадует, с широкой улыбкой докладывал о восторге его начальства по поводу выполненного мною задания. Я не реагировал. Улыбка слетела с уст доброго коменданта.
Ему же я должен был быть благодарен, что он, очевидно, предупредил лейтенанта Алексеева, а Ваня — и всю команду, о моем состоянии, с советом не лезть ко мне с вопросами, разговорами. Уж, тем более, не проявлять радости от встречи и не пытаться меня развеселить.
Взошёл на люгер, поблагодарив и коротко попрощавшись с майором. Обнялся с Ваней, который не смог скрыть своего удивления. Видимо, я выглядел по-прежнему так, что нельзя было сказать обо мне, как о полноценно живом человеке. Лейтенант вздохнул, покачал головой.
— Пойдем, покажу твоё место, — только и сказал.
Войдя в огороженный для меня закуток, я тут же лег.
— Спасибо! — сказал Ване. — И прости!
— Я понимаю! — кивнул Ваня. — Отдыхай. Тебя никто не побеспокоит.
Из закутка до Поти так и не вышел. Сойдя на берег, начал свой путь на перекладных до Тифлиса. Въехал в родной город в лучшую и любимую пору — ранней осенью. Но и этому значения не придавал. Последовал сразу к гостинице. Ваня предупредил. Тамара как-то ухитрилась передать ему известие о своем приобретении.
Встал перед домом не в силах больше и шагу ступить. С лихвой исполненная мечта — козырное место, знаменитая гостиница на будущей Пушкинской улице напротив сквера Пушкина — совсем не радовала, никаких эмоций не вызвала. Смотрел пустыми глазами, как рабочие приводят все в порядок.
Распахнулась дверь. Ко мне бежала моя жена. Видимо, заметила в окно. За ней поспешал Бахадур. Красавица Тамара уже через пару секунд все поняла. Улыбка сошла на нет. Продолжала бежать, пристально вглядываясь, пытаясь понять причины моего состояния. На шею не бросилась. Остановилась подле. Смотрела.
— Кто? — спросила.
— Курчок-Али.
Я опустил голову, шагнул навстречу и зарылся у неё в груди. Она обняла мою голову.
— И Цекери, — продолжал я, борясь со слезами. — И Боливар. И девушку хорошую погубил.
Тамара, не переставая, гладила меня.
— Пойдём, — прошептала. — Не нужно на улице.
Ничего не говорила, гостиницей не хвалилась. Не призывала порадоваться нашей просторной комнате, спальне. Усадила за стол.
— Что нужно? — спросила только.
— Переодеться. Нужно к коменданту явиться.