Чему не бывать, тому не бывать
Шрифт:
— Во всяком случае, это не мог быть отец Фионы. Он умер, когда ей было девять. Возможность беременности этом возрасте, я думаю, мы спокойно можем отмести. И все-таки она должна была быть настолько юной, чтобы ее можно было отослать подальше на какое-то время, не привлекая к этому ничьего внимания. Фиона была подростком в... — Ингер Йоханне пошевелила губами, считая про себя, — конце семидесятых. Ей было семнадцать лет в семьдесят восьмом.
— В семьдесят восьмо-ом!.. — разочарованно протянул Ингвар. — В те годы рождение ребенка в подростковом возрасте уже не было катастрофой.
—
— Шестнадцать, — повторил Ингвар. — Тебе что, было всего шестнадцать, когда...
— Забудь, — горячо сказала Ингер Йоханне. — Не отвлекайся!
— Конечно-конечно, но шестнадцать... — Он сел на диван и почесал Джека за ухом. — Фиона не была за границей в то время. Не уезжала туда надолго, по крайней мере. Я спрашивал у Бернта. И, как мне кажется, как раз об этом он должен был знать. Хотя не все мои знакомые охотно рассказывают о своих студенческих годах, проведенных за границей...
— Помолчи, — прервала его Ингер Йоханне, наклонилась вперед и легко его поцеловала. — Итак, ребенок родился, хотя это необязательно означает новый поворот в расследовании. Зато это вызывает некоторые новые размышления по поводу той телепрограммы...
— ...которую она вела много лет с большим успехом и очень профессионально, — закончил мысль Ингвар.
— Дети, от которых отказались, и скорбящие матери. Воссоединения и болезненные отказы. Все в таком духе.
Джек поднял голову и навострил уши. Дом заскрипел от порывов ветра. Дождь струями обрушивался на окна, выходящие на юг. Ингер Йоханне наклонилась к Рагнхилль и поплотнее подоткнула одеяло вокруг продолжающей спокойно посапывать девочки. Стереосистема сама по себе включилась и выключилась несколько раз. Лампа над обеденным столом замигала.
Потом наступила темнота.
— Черт бы все побрал! — ругнулся Ингвар.
— Рагнхилль... — забеспокоилась Ингер Йоханне.
— Все в порядке, не тревожься о ней.
— Именно поэтому я ходила к Ивонне Кнутсен, — сообщила Ингер Йоханне в темноту. — Она знает. Это абсолютно точно.
— Да, похоже на то, — подтвердил Ингвар.
Он зажег спичку, и по его лицу замелькали причудливые тени.
— Может быть, поэтому она и не захотела со мной говорить, — сказала Ингер Йоханне. — Может быть, этот ребенок объявился, может быть...
— Слишком много «может быть», — проворчал он. — Подожди минутку, — попросил он и зажег свечу.
Она следила за ним глазами. Несмотря на свои внушительные габариты, он был очень ловок. При ходьбе он топал так тяжело, будто хотел подчеркнуть свою громоздкость. Но в том, как он сидел на корточках перед камином, разрывая на полоски газетную бумагу, потом потянулся за дровами в металлической корзине и, наконец, разжег огонь, чувствовались непринужденность и удивительная для такого массивного тела гибкость.
Бумага вспыхнула мгновенно.
Она осторожно зааплодировала и улыбнулась.
— Я немного сжульничаю на всякий случай, — сказал он, подкладывая в огонь два бруска сухого спирта. —
Она указала в направлении коридора, и Ингвар вышел.
Огонь уютно трещал и наполнял гостиную желто-красным светом. Ингер Йоханне уже чувствовала тепло у лица. Она еще раз подоткнула одеяло вокруг дочери и поблагодарила Бога за то, что Кристиане находится у Исака. На спинке дивана лежал шерстяной плед, она накрыла им ноги, откинулась и закрыла глаза.
Ингвар должен поговорить с врачом, который присутствовал при родах. Или с акушеркой. Оба будут упирать на врачебную тайну, но в конце концов сдадутся. Так всегда и происходит в подобных делах.
Это займет время, подумала Ингер Йоханне.
Если взрослый отпрыск Фионы Хелле действительно существует, они впервые подойдут близко к чему-то, что похоже на след. След был, конечно, слабым и никуда, вероятно, не вел. Этот ребенок — он или она — будет не первым в истории, которого родили в стыде и усыновили в любви. Вероятно, это теперь хорошо устроенный человек, которому слегка за двадцать, может быть, студент или слесарь, владелец нового «вольво» и отец двух малолетних детей. Зачем бы ему становиться хладнокровным убийцей, решившим отомстить за то, что двадцать лет назад мать отказалась от него?
Но Фиона встретила свою смерть с отрезанным раздвоенным языком.
Ребенок — это и была ее большая ложь.
Вибекке Хайнербак приколотили гвоздями к стене.
Две женщины. Два дела.
Один незаконнорожденный ребенок.
Ингер Йоханне резко выпрямилась. Она почти засыпала, когда перед ней промелькнуло воспоминание и возникло неприятное чувство, как будто улетучивается очень важная мысль. Она прижала Джека к себе и спрятала лицо в его шерсти.
— Можно мы теперь поговорим о чем-нибудь другом? — спросила она, когда Ингвар вернулся с охапкой дров.
Он сложил сосновые дрова в корзину.
— Конечно. — Он поцеловал ее в лоб. — Мы можем говорить, о чем захочешь. Например, о том, что я хочу новую лошадь.
— Я же тысячу раз говорила — никаких новых лошадей.
— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Ингвар, улыбаясь, и пошел на кухню. — Кристиане на моей стороне. Рагнхилль, я уверен, тоже. И Джек. Это четверо против одного.
Ингер Йоханне хотела ответить на его смех, но воспоминание о внезапно испытанном чувстве опасности до сих пор не покинуло ее, и она сказала ему вслед строго:
— Забудь. Ты можешь забыть про лошадь.
8
Буря улеглась, и, хотя по-прежнему дул сильный ветер, затянутое облаками небо треснуло, и на юге в нем появилась светло-голубая прорезь. Осевший снег в садах и вдоль дорог казался после дождя грязным. Ингер Йоханне толкала перед собой детскую коляску, пытаясь объезжать самые большие лужи на тротуаре вдоль Маридальсвай. Мимо с грохотом проезжали грузовики и автобусы. Ей не нравился шум и брызги из-под колес, и она перешла дорогу у Бадебаккен, чтобы спуститься к реке Акерсельва. Джек натягивал поводок, желая обнюхать все углы и кустики.