Чему не бывать, тому не бывать
Шрифт:
— И вы смогли? Вы смогли забыть, Ивонне? — Бернт Хелле отпустил ее руку и сполз на самый край стула, будто готовясь уйти. Его левая нога мелко дрожала. Каблук ботинка стучал по покрытому линолеумом полу.
— Я забыла. Фиона забыла. Это было единственно верное решение. Неужели ты не понимаешь, Бернт! — вскрикнула она.
Ее пальцы царапали простыню в том месте, где только что лежала его рука. Он смотрел в сторону криво висящей на стене литографии. Потом откинулся на спинку стула и покачал головой, не отрывая глаз от абстрактного сочетания выцветших кубов и цилиндров.
— Ты должен попробовать понять, — просила Ивонне. —
— И это произошло в конце семидесятых, — сказал Бернт и еще немного отодвинулся от кровати. — Как раз когда женщины добились фактического равноправия, Ивонне! Премьер-министром трижды избиралась Гру Харлем Брундтланд. Только и разговоров было что о защите окружающей среды, разрешении абортов и равном распределении должностей между мужчинами и женщинами, черт побери! — Он внезапно поднялся. Постоял над ней в полуугрожающей, полуотчаянной позе с поднятыми кулаками, затем запрокинул лицо к потолку и провел по волосам обеими ладонями. — А мы годами пытались зачать ребенка! Мы побывали во всех возможных клиниках и здесь, и за границей, мы пытались и пытались, и...
— Мне кажется, — резко оборвал его Ингвар, — что нам стоит придерживаться вашего собственного разумного предложения, Хелле. Потому что есть проблема, о которой нужно поговорить сейчас, и это нельзя отложить на потом.
Большой сильный мужчина смотрел на него удивленно, как будто он только сейчас заметил, что в комнате находятся полицейские.
— Да, — смущенно сказал он. — Да, конечно...
Он медленно обошел кровать и встал с другой стороны. Ингвар заметил, что под мышками у Хелле расползается влажное пятно.
— Что вы собираетесь сейчас делать? — спросил Ингвар.
Бернт Хелле ответил не сразу. Он тщательно поправлял картину. Немного в одну сторону, потом еще чуть-чуть назад.
— Я хорошо понимаю, что у вас еще много вопросов, — произнес он, по-прежнему стоя лицом к стене. — И я правда очень хочу помочь. Но сейчас я не могу здесь оставаться, поэтому ухожу.
Зигмунд загородил ему дорогу к двери.
— Я ведь не задержан, — сказал Бернт Хелле Зигмунду — он был на голову выше коренастого полицейского. — Отойдите.
— Пропусти его, — приказал Ингвар Стюбё. — Огромное спасибо за помощь, Хелле.
Вдовец не ответил. Дверь за ним закрывалась так медленно, что они долго слышали его тяжелые шаги по старенькому линолеуму, они удалялись по коридору и становились все слабее и слабее. Ингвар сел на стул, на место Хелле.
— Ну вот, остались только мы.
Больная женщина выглядела теперь гораздо хуже, чем в начале разговора. Лихорадочный румянец исчез. Лицо снова стало совершенно бледным, каким было, когда они пришли, но на него лег мертвенный, голубоватый оттенок. Глаза закатились. Нижняя губа подрагивала — и это было единственное доказательство того, что Ивонне Кнутсен все еще жива.
— Я понимаю, как вам трудно, — осторожно сказал он. — И я не буду вас долго мучить. Я просто должен знать, что случилось, когда...
— Уходите.
— Я только...
— Исчезните.
—
— Идите отсюда.
— Он живет тут, в...
— Уходите. Пожалуйста.
Ее рука нащупала кнопку вызова, которая была скотчем прилеплена к кровати. Ингвар поднялся:
— Мне очень жаль. До свидания.
— Но, — запротестовал Зигмунд Берли, когда Ингвар взял его за руку и потащил за собой к двери, — мы же должны...
— Его зовут Матс Бохус, и мы знаем, когда он родился, — сказал Ингвар и обернулся.
Ивонне Кнутсен судорожно глотала воздух и снова и снова нажимала на кнопку вызова.
— Найти его несложно, — прошептал Ингвар, стоя в проходе.
Когда врач прибежал на непрерывные звонки, Ингвар снова потянул Зигмунда за рукав.
— Это не самая сложная задача на свете, — сказал он, как будто пытался убедить в этом себя самого. Он взглянул на часы. — Уже пятнадцать минут первого. У нас мало времени.
Но уличный воздух, холодный и режущий, с запахом еловых шишек и горящих дров, доносящимся из дома неподалеку, все-таки заставил его остановиться и постоять несколько минут, прежде чем он тяжело опустился на пассажирское сиденье.
— Сядь за руль, — попросил он Зигмунда, который удивленно занял шоферское место и вставил ключи в зажигание. — У нас мало времени.
Одиночество его больше не тяготило. Наоборот, он старался помешать людям приходить к нему. Они чуть ли не в очереди стояли. Родители, особенно мама, звонили по нескольку раз в день. Правда, от брата после той необъяснимой драки не было ни слуху ни духу. Зато все друзья, коллеги и более или менее близкие знакомые считали необходимым посетить Тронда Арнесена, чтобы нарушить его уединенную жизнь. Вчера двое старых товарищей по гимназии долго стояли у него под дверью с домашней лазаньей. Их, кажется, обидело то, что он их не впустил.
Он читал, что все должно быть наоборот.
В ярких женских журналах, которые он до сих пор не выкинул, было написано, что близкие, как правило, тактично молчат о трагической смерти в семье. Он читал, как смущенно отступают друзья перед безутешным горем родителей, которые потеряли ребенка.
Но у него все было не так. Все толкались вокруг. Его шеф сказал, что он не должен прятаться от ситуации. «Разберись со своей скорбью», — именно такое выражение он употребил, когда в день смерти Вибекке положил руку на плечо Тронду и предложил отвезти его домой. Тронд согласился, и было неловко не пригласить начальника зайти. Это был человек около пятидесяти, с зачесанными на лысину волосами и любопытным курносым носом на круглом лице. Шеф тайком разглядывал все в комнатах, как будто собирал впечатления, чтобы рассказать историю, вернувшись в офис. В конце концов он насмотрелся и ушел.
Еще одного известного человека нашли убитым.
Тронд отложил газету и вышел в кухню. В холодильнике было все, что могло понадобиться ему на выходных. Мама настояла на том, чтобы сходить в магазин. Он открыл пиво. Не было даже часа, но он уже запер дверь, вытащил батарейки из радиотелефона и выключил мобильный. Ему хотелось побыть одному до понедельника. Впервые со дня убийства Вибекке он ощутил что-то похожее на покой.
Тщательно скрываемые от полиции полтора часа были почти забыты. Он выпил полбанки одним глотком, прежде чем сесть в кресло со свежими газетами.