Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Спокойной, — и все равно настаиваю, напираю и окончательно наглею, перекинув ногу через женское тело, левой пяткой подтягиваю недовольную к себе. — Не злись, чикуита. Маленькой кубинке грубость ни к чему!
— Все, видимо, нормально? Спел сыну колыбельную, утихомирил мужика? Как, кстати, у него дела? Отлично, вероятно? — аналогичный набивший чертову оскомину вопрос.
Не знаю…
Я об этом ни черта не знаю. Он ни разу не ответил прямо и развернуто, а я, наверное, не настаивал, успокоившись сухой отпиской, которой
— Да, — вру, про себя умоляя высшие силы смилостивиться и поступить хотя бы раз по совести, а не по какому-то накатанному наитию.
— У меня нехорошее предчувствие, Сережа, — внезапно выдает жена.
Этого мне только не хватало. Никогда не верил в эту ересь, но собачьей чуйкой обладала моя мать, у которой нос по ветру ходил в любое время года, выискивая неприятности, о которых всенепременно сообщал нам с отцом и братом.
— Это ведь предрассудки. Ты современная женщина, служительница науки, а лепечешь…
— У него нехороший взгляд. Он странный, дикий. Он совсем чужой.
— То есть?
— Это болезнь, Сергей. Святослав точно болен. Я чувствую. Господи, разве ты этого не видишь?
— Нет, конечно. Ни хрена не вижу.
Или не хочу. Не хочу видеть и что-то замечать.
— С чего ты взяла? Ошибаешься, Женек. Ты абсолютно не права.
— Он ведь ждет Юлю?
— Нет, не ждет.
— Перестань, черт тебя дери! Он не хочет ей добра, ненавидит, проклинает. Я это знаю! — прижимает кулаки к губам. — Свят зол на то, что произошло.
— Там все закончилось…
Так Мудрый заверил меня несколько минут назад.
— … его интересует только Игорь, чика.
— Тем хуже. Час от часу не легче. Неужели, — кряхтя, выкручиваясь, поворачивается лицом ко мне, — ты не видишь, что Святослав станет причиной разрыва. Он испортит Юле жизнь, разобьет ей сердце и заставит страдать, отбывая незаслуженное наказание. Он уничтожит ее семью. Я прошу тебя…
— Ты чего? — откланяюсь от нее. — Какого разрыва, какой причиной? Что за выступление? Столько пафоса и рвения. Тебя расслабить?
— Объясни, пожалуйста, в качестве кого он предстанет перед Игорьком, когда… — похоже, она меня совсем не слышит.
— В качестве биологического отца, — не задумываясь, сразу отвечаю.
— А Костя кто?
— Заносим покойника обратно, да? Мы ведь сто раз это обговорили.
— Не смешно! А Красова мы спросили, что он думает о том статусе, который случайно обеспечили ему родители его любимой жены? — шипит, плюется, через зубы злобно произносит. — Ты, видимо, забыл, что Костя подал документы на усыновление. Он не просто муж Юлы, его желание признать мальчика чересчур серьезно. Не знаю, что будет с отчеством, но фамилия…
Изменить свидетельство, вычеркнув из жизни Игоря воскресшего по воле
— Придется отвернуть. Ничего не попишешь, чика.
— Ты быстрый, Смирнов! Я против! — глухо голосит свое желание. — Против, против, против…
— Боюсь, что это не нам решать.
— Умываешь руки?
— Отнюдь, но… — замираю, оттопырив ухо.
Вот же сука непоседливая! Уверен, что, подойдя сейчас к окну, застану Мудрого на посту, с которого только вот согнал.
— Ну! — Женя отставляет назад руку. — Ты прав, Сережа. Стоит на стреме, угадывая в каждой тени кровного врага. Это посттравматический синдром. Тебе интересно мое мнение или я просто сотрясаю воздух? Веселю и раздражаю?
— Да, — отрываюсь от подушки и, опираясь локтем в матрас, вглядываюсь в темное окно, за которым нечетким профилем раскачиваются мачты сосен. — Конечно. Слушаю тебя.
— Ему нужно выздороветь.
Иди ты!
— Как корректно, Женек! Я бы сказал, весьма тактично, очень вежливо. До тошноты противно.
— Пусть расскажет все, выкричится и отпустит боль, иначе… — давится словами и затихает. — Иначе он убьет ее. Убьет! Господи, — всплеснув руками, прячется в ладонях, — Святослав погубит Юлю. М-у-у-у…
Неправда, нет! В этот бред я не поверю ни при каких условиях и денежном вознаграждении, если таковое вдруг предложат.
«Все будет хорошо, все будет хорошо… Даже если он в нее влюблен или наоборот, пылает ненавистью и точит нож, который вытаскивает лишь под покровом ночи, проверяя пальцем острие… Это однозначно лучше, чем холодность и безразличие, чем безжизненность и отрешенность. Это точно лучше, чем ничто!» — таращусь, не моргая в серый цвет, царящий за окном.
Святослав продвигается вдоль забора, отстукивая пальцем каждый выпирающий брусок. Шаги считает, запоминая метраж и фиксируя на глазок небольшое расстояние между столбами, удерживающими туго связанное деревянное полотно. Он не поднимает голову, но сильно разминает шею, прикрыв глаза, как будто что-то шепчет — молится или проклинает тех, из-за которых в долгий плен попал. Свят вслепую размечает карту местности:
«Это стресс и профессиональная деформация, обходной маневр и запасной план, план „Б“, которого он был по чьему-то недалекому приказу начисто лишен, когда к нелюдям в засаду угодил!».
«Парень, парень… Сын! Что же творишь, твою налево мать!» — качаю головой, просовываю руки в рукава, оттягиваю горловину и надеваю ту толстовку, которую, по-видимому, слишком рано снял.
Прочесываю пятерней волосы, шиплю, подпрыгиваю, на цыпочках обхожу кровать и выбираюсь вон.
Он кружит, раскачиваясь под никому не слышную мелодию, проходит в сотый раз передо мной, сидящим на скамейке у ступенек перед центральным входом. Тихо, бесшумно, волчьим шагом наматывает дугу, опоясывающую мой дом.