Череп императора
Шрифт:
К утру крепость была разграблена, резиденция императорского наместника сожжена, а из пятитысячного гарнизона Кобдо в живых осталось только четырнадцать пленных. Собрав свою изрядно поредевшую армию на главной площади, Джи-лама объявил, что так и будет всегда, что эта победа — только начало, что он намерен дойти до Пекина и полностью уничтожить китайскую империю. Необходимо ему для этого лишь одно. Ему понадобятся дамары, много дамаров — особым образом освященных боевых знамен, под которыми его армии было бы не стыдно воевать и одерживать победы. И вот тут-то слышавшие эту речь пленные китайские солдаты позавидовали своим мертвым товарищам. Они прекрасно знали, что за обычай имеет в виду этот сумасшедший тибетский
Церемония освящения знамен была назначена на тот же вечер. Уже за несколько часов до ее начала на главной площади Кобдо было не протолкнуться. Кочевники сидели вокруг костров и курили ароматные трубки. Ламы низших рангов читали мантры и исполняли ритуальные танцы. Пленные солдаты тихонько выли от отчаяния и ужаса.
Джи-лама не появлялся долго, очень долго. Он вышел к солдатам своей армии лишь с восходом первой звезды, и когда кочевники разглядели его новый наряд — доспехи из дубленой кожи, такие же, как у древних тибетских владык, красную мантию, расшитый жемчугом и украшенный нефритом шлем с высоким гребнем, — их охватил священный ужас: «Сам Махакала, бог-мститель, защитник „желтой веры“ тибетцев, явился покарать ненавистных китайцев!»
Громадная толпа буддийских монахов, окружавшая Джи-ламу, трубила в морские раковины, била в обтянутые кожей барабаны и заунывными голосами распевала древние заклинания. При свете костров и красной, в полнеба луны выглядели монахи не менее зловеще, чем те духи и демоны, которых они созывали на свое жертвоприношение.
Китайцев раздели догола. Правую руку каждого привязали к левой ноге, левую — к правой, косицу обмотали вокруг лодыжек. Так, чтобы грудь торчала вперед колесом. Ритуальные танцы и чтение заклинаний продолжались несколько часов. А затем Джи-лама вышел вперед, снял с головы шлем и взял в руки большой серебряный серп.
Китаец, к которому он подошел первым, рыдал от ужаса и на всех известных ему языках молил о пощаде. Бесполезно. Левой рукой лама схватил китайца за горло, а правой вонзил ему в грудь серп. Вспарывал грудную клетку он медленно, с видимым удовольствием, а затем рывком вырвал из груди еще бьющееся сердце 5. Сидевший неподалеку мальчик-послушник подскочил к Джи-ламе с серебряной чашей, и тот выдавил в нее тягучую, темно-бордовую кровь. Остальные монахи молча взяли кисти, окунули их в чашу и вывели на первом из заранее приготовленных полотнищ слова заклинаний, гарантирующих армии Джи-ламы непременную победу.
Сперва кочевники, наблюдавшие за происходящим, в ужасе молчали. Они слышали о подобных ритуалах от отцов и дедов, но и в самом жутком сне не могли представить, что увидят «освящение знамен» своими глазами. Но чем дальше, тем больше им нравился их новый главнокомандующий. Если предсмертный вопль первого китайца прозвучал в мертвой тишине, то последний из пленных мог кричать сколько угодно — все звуки заглушались ревом толпы: «Махакала с нами — мы победим!»
Четырнадцать пленных попало в тот день в руки Джи-ламы, и четырнадцать освященных теплой человеческой кровью знамен он поставил вокруг своей палатки. Позже их будет больше. Появится у него со временем и барабан из человеческой кожи, и чаша из оправленного в серебро черепа, и много прочих милых сувениров… А в то утро, когда над крепостью Кобдо встало солнце, в остывшем пепле костров лишь белели несгоревшие черепа китайских солдат.
…Обнаружив, что в банке кончилось пиво, я отложил брошюру и босиком прошлепал на кухню. Без пары баночек холодного «Хейнекена» здесь было явно не обойтись. Вот ведь заливает тетка! Какой там Стивен Кинг, какие там «Кошмары на улице Вязов»!.. Прямо не восточный факультет, а секция триллера Ленинградского отделения Союза писателей.
Как относиться к прочитанному, я не знал. С одной стороны — ссылки на первоисточники,
За время работы в своей газете я навидался такого, что теперь не удивлюсь вообще ничему. Пару лет назад я дошел как-то до петербургского СИЗО номер 1, в просторечии именуемого «Кресты», и взял, помнится, интервью у алкоголического вида мужичка. Мужичок угодил в «Кресты» за то, что, утомившись слушать каждый вечер лай соседской собачонки, зарезал и ее, и соседку, разрубил бездыханные телеса, тщательнейшим образом их между собой перемешал и, разложив по хозяйственным сумкам, вынес на ближайшую помойку. Уже через день все городские газеты писали: налицо все признаки ритуального убийства — и мясо черной собаки, и расчленение трупа, и свершилось-то убийство ровнехонько в полнолуние. Мужичонка, как оказалось, читать умел и намеки понимал. Когда его взяли, он, не мудрствуя лукаво, объяснил прибалдевшим следователям, что убийство это — вовсе и не убийство, а исполнение высшей воли князя тьмы.
Впрочем, закосить под психа у мужичка все равно не вышло, и получил он высшую меру, которая и была приведена в исполнение той же осенью. Если уж современные отечественные алкоголики способны выполнять приказы сатаны, то почему бы тибетским тантристам не проводить время от времени свои милые ритуалы? Благо милиционеры у них над душой тогда не стояли и попадание в «Кресты» не грозило.
Я открыл новую банку «Хейнекена» и плюхнулся на диван. Ну что там у нас дальше?
А дальше, как утверждала аспирантка профессора Толкунова, дела у Джи-ламы пошли на славу. Больше десяти лет его отряды терроризировали Центральную Азию. Верхом на неизменном белом верблюде, с маузером в одной руке и коралловыми четками в другой, он мог появиться где угодно — от Индии до озера Байкал и от предгорий Памира до Кореи. И всюду, где он появлялся, тут же устраивались жуткие жертвоприношения кровавым буддийским богам, во время которых год от года все больше расходившийся Джи-лама собственноручно сдирал с пленников кожу и пил еще теплую человеческую кровь.
Те, кто встречался с Джи-ламой в этот период его жизни и по странной случайности остался после этой встречи в живых, вспоминали позже, что был он абсолютно неуязвим в бою, потрясающе образован и столь же потрясающе жесток.
Николай Рерих, состоящий с Джи-ламой в личной переписке, рассказывал, что по национальности тот был тибетцем, молодость провел при дворе Далай-ламы XIII и именно там в совершенстве овладел всеми тайнами буддийской мистики. Где-то в Лхасе, столице Тибета, как писал Рерих, он встретился с последними учителями древней школы тибетских тантристов «нъинг-ма», от которых узнал о подробностях культа Махакалы и которые напоили его таинственным отваром из тысячи одного гриба, дарующим бессмертие и победу в боях.
Адъютант же адмирала Колчака, Петр Седов, рука об руку с Джи-ламой громивший отряды комиссара Сергея Лазо, наоборот, утверждал в своих мемуарах, что лама был калмык, подданный российской короны и обучался в Петербургском императорском университете («Уж не у профессора ли Толкунова?» — мелькнуло у меня в голове). Как писал адъютант, лама мог вечер напролет цитировать отрывки из «Бориса Годунова» по-русски и «Гамлета» на языке Шекспира.
Как бы то ни было, тибетцы знали точно: Джи-лама, неизвестно откуда взявшийся и неизвестно куда время от времени пропадавший, — не кто иной, как спустившийся на землю бог-мститель Махакала. Даже известия о начале Первой мировой войны, а затем русской революции они восприняли не иначе как сообщение о том, что далекие северные владыки напуганы отрядами Джи-ламы до такой степени, что устраивают в своих европах и америках черт-те что, лишь бы спастись от его вездесущего гнева.