Череп Шерлока Холмса

Гейман Нил

Масляные лампы и свечи медленно оплывали перед мутными зеркалами, а мужчины и женщины смывали грим и снимали костюмы, ничуть не беспокоясь о благопристойности. Я отвел глаза. Мой друг выглядел невозмутимым.

— Не могу ли я поговорить с мистером Верне? — громко спросил он.

Молодая женщина, которая играла наперсницу героини в первой пьесе и развязную дочь трактирщика — в последней, указала куда-то в глубину комнаты.

— Шерри! Шерри Верне! — позвала она.

Молодой человек, который поднялся на ее зов, был весьма худощав; на

самом деле он не был столь привлекателен, каким казался по другую сторону рампы. Он окинул нас насмешливым взглядом.

— Неужели я имею честь лицезреть?..

— Меня зовут Генри Кэмберли, — произнес мой друг, слегка растягивая слова. — Вы могли обо мне слышать.

— Должен признаться, что такого счастья мне не выпало, — ответил Верне.

Мой друг преподнес актеру тисненую визитную карточку. Тот посмотрел на карточку с неподдельным интересом.

— Антрепренер? Из Нового Света? Бог мой. А это?.. — Он посмотрел на меня.

— Это мой друг, мистер Себастиан. Он не из нашего цеха.

Я пробормотал что-то по поводу того, как мне понравилась постановка, и пожал актеру руку.

Мой друг сказал:

— Вы когда-нибудь бывали в Новом Свете?

— Мне еще не выпадала такая честь, — признался Верне, — хотя это всегда оставалось моей заветной мечтой.

— Ну-с, дорогой вы мой, — сказал мой друг с непосредственностью выходца из Нового Света, — может быть, вам и повезет воплотить вашу мечту в жизнь. Вот эта последняя пьеса. Никогда не видел ничего подобного. Это вы написали?

— Увы, нет. Автор пьесы — мой добрый друг. Впрочем, это я изобрел механизм, который создает движущиеся тени. Лучшего вы на современной сцене не найдете.

— Вы не скажете, как зовут драматурга? Возможно, мне стоит поговорить с этим вашим другом лично.

Верне покачал головой:

— Боюсь, что это невозможно. Он человек с высокой профессиональной репутацией и не хочет делать свою причастность к театру достоянием общественности.

— Вот как, — мой друг вытащил из кармана трубку и сжал зубами мундштук. Затем он похлопал себя по карманам. — Простите великодушно, — начал он, — я, кажется, где-то забыл кисет с табаком.

— Я курю крепкий черный «шэг», — сказал актер, — но если вы не возражаете…

— Отнюдь! — искренне воскликнул мой друг. — Я и сам курю крепкий «шэг».

И он наполнил трубку табаком актера. Оба закурили, а мой друг расписывал перед Верне блистательные перспективы, которые ожидают труппу, когда она поедет с новой пьесой в турне по городам Нового Света, от острова Манхэттен до самой южной оконечности континента. Первым актом станет последняя из виденных нами сегодня пьес. Затем можно поведать, скажем, о власти Древних над человечеством и его богами или показать мир варварства и тьмы, которые неизбежно воцарились бы, если бы не присмотр и забота со стороны Правящих семей.

— Тем не менее автором всей пьесы должен быть этот ваш таинственный друг, и что в ней произойдет — решать только ему, — заметил мой друг. — Наша

драма будет создана им. Зато я могу гарантировать вам многочисленную публику и значительную часть прибыли от спектаклей. Скажем, пятьдесят процентов!

— Это просто невообразимо, — откликнулся Верне. — Надеюсь, все эти перспективы не рассеются, как табачный дым!

— О нет, сэр! Ни в коей мере! — сказал мой друг, попыхивая трубкой и усмехаясь шутке актера. — Приходите ко мне в контору на Бейкер-стрит завтра утром, после завтрака, скажем, в десять, и приводите с собой вашего друга-драматурга, а я приготовлю контракты по всей форме.

После этого актер вскарабкался на кресло и захлопал в ладоши, призывая остальных к тишине.

— Дамы и господа! Я должен сделать объявление, — сказал он звучным голосом. — Этот джентльмен — Генри Кэмберли — антрепренер, и он предлагает нам отправиться с ним через Атлантический океан к славе и успеху.

Раздалось несколько радостных возгласов, а комик проворчал:

— Ну что ж, хоть придет конец селедке и квашеной капусте!

Все захохотали.

Провожаемые улыбками актеров, мы вышли из здания театра на окутанные туманом улицы.

— Дорогой друг, — начал я, — что бы вы там ни…

— Ни слова! — сказал он. — В этом городе много ушей.

И ни слова не было произнесено, покуда мы не наняли кэб. Забравшись внутрь, мы потряслись по Чари-Кросс-роуд.

И даже тогда, прежде чем сказать хоть что-нибудь, мой друг вынул трубку изо рта и вытряхнул пепел и остатки табака в небольшую жестянку. Он закрыл ее крышкой и спрятал в карман.

— Итак, — сказал он, — высокий найден, или я голландец! Теперь нам остается только надеяться, что жадность и любопытство Хромого Доктора приведут его к нам завтра утром.

— Хромого Доктора?

Мой друг фыркнул.

— Я его так зову. По следам и другим уликам было очевидно, что той ночью в комнату с Принцем вошли два человека: высокий, с которым, если только я не ошибаюсь, мы сегодня познакомились, и хромой, который распотрошил Принца как профессиональный хирург.

— Доктор?

— Именно. Мне неприятно это говорить, но мой опыт свидетельствует, что, когда врач идет по кривой дорожке, он становится более злобным и ужасным существом, чем даже худшие из обычных головорезов. Был ведь Хьюстон с его кислотными ваннами и Кэмпбелл, который привез в Илинг «прокрустово ложе»… — и в таком духе мой друг продолжал распространяться до самого конца пути.

Кэб остановился у обочины.

— С вас шиллинг десять пенсов, — сказал кучер. Мой друг бросил ему флорин — кучер поймал монету и прикоснулся к своей драной высокой шляпе.

— Премного вам обоим благодарен! — выкрикнул он, когда лошадь уже уносила кэб в туман.

Мы подошли к дверям нашего дома. Пока я отпирал замок, мой друг заметил:

— Странно. Наш кучер не обратил внимания вон на того господина на углу.

— Они иногда не берут пассажиров в конце смены, — сказал я.