Черепаший вальс
Шрифт:
— Хватит, Марсель, он же не пластилиновый!
Марсель ослабил хватку. Младший вздохнул с облегчением и протянул руку Жинетт, благодаря ее за заступничество.
— Ты видел? — ошеломленно воскликнула Жинетт.
— Да знаю я, что он гений! Но скоро будет всего-навсего несчастным сиротой.
— Что-то с Жозианой? Она больна?
— Да у нее такая болезнь, что хуже не бывает: она как будто тонет во тьме. А с этим, красавица моя, ничего не поделаешь!
— Да ладно, — отмахнулась Жинетт. — Это послеродовая депрессия. У всех
— Да нет, все гораздо хуже!
Он придвинулся к ней и прошептал:
— А Рене где?
— Одевается. А что?
— То, что я хочу тебе сказать, должно остаться между нами. Ни в коем случае не говори ему.
— Скрыть что-то от Рене? — поразилась Жинетт. — Нет, у меня не получится. Храни свой секрет, я буду хранить своего мужа!
Марсель помрачнел. Снова вцепился в Младшего. Жинетт отняла у него ребенка.
— Отдай, ты ему печенку выдавишь!
Марсель тяжело оперся локтями на стол.
— Я на пределе. Не могу больше! Мы были так счастливы! Так счастливы!
Он весь дрожал, чесал голову, кусал руку. Стул стонал под его весом. Жинетт кружила по комнате с младенцем. Она давно не держала на руках малышей и разволновалась. Ее нежность к Марселю Младшему невольно распространилась и на Марселя Старшего, добряка Марселя, который грыз ногти и покрылся крупными каплями пота.
— Да ты сам болен, скажу я тебе! — заметила Жинетт, когда Марсель еще и побагровел.
— Я-то просто расстроен, а вот Жозиана… Если бы ты ее видела! Белее мела! Чистый призрак! Скоро взлетит прямиком на небеса.
Он весь обмяк и наконец разрыдался.
— Не могу больше, места себе не нахожу! Брожу по квартире, как старый олень посреди вырубленного леса. Не трублю призывно, а вою от тоски, совсем стал тряпкой. Я уже не вижу, что подписываю, как меня зовут-то едва помню, не сплю, не ем, отощал весь! От меня разит бедой. ПОТОМУ ЧТО БЕДА ВОШЛА В ДОМ!
Он приподнялся на локтях и буквально ревел. В этот момент в кухню вошел Рене — и от удивления даже ругнулся.
— Твою мать! Что стряслось со старым могиканином? Ишь ведь как расшумелся…
Жинетт поняла, что пора спасать ситуацию. Посадила Младшего на диван, обложила подушками, чтобы не свалился, поставила перед Марселем и Рене ароматную турку с кофе и сахарницу, нарезала хлеб, намазала маслом.
— Сперва вы позавтракаете, а потом я останусь с Марселем и буду его исповедовать.
— Ты не хочешь поговорить со мной? — недоверчиво переспросил Рене.
— Тут такое дело, — смущенно объяснил Марсель, — я могу поговорить об этом только с твоей женой.
— А я не имею права знать? — удивился Рене. — Я твой самый старый кореш, твое доверенное лицо, твоя правая рука, твоя левая рука, а иногда и твои мозги!
Марсель сконфуженно почесал нос.
— Это очень личное, — сказал он, изучая свои ногти.
Рене почесал подбородок и бросил:
— Ладно, давай! Исповедуй его, не то он лопнет…
— Сперва поешь.
Они позавтракали втроем. Молча. Потом Рене взял кепку и вышел.
— Теперь будет дуться?
— Ну, он обиделся, это точно. Но лучше, чтобы он сам разрешил: не люблю я хитрить.
Она взглянула на Марселя Младшего, который восседал среди подушек и внимательно слушал.
— Надо, наверное, чем-то его занять?
— Дай ему что-нибудь почитать. Он это обожает.
— Но у меня же нет детских книжек!
— Дай любую! Он все читает. Даже адресные книги.
Жинетт принесла телефонный справочник и протянула Младшему.
— Вот, нашлись только «Желтые Страницы»…
Марсель махнул рукой — неважно. Младший взял справочник, открыл, ткнул пальчиком в страницу и пустил слюну.
— Странный какой-то у тебя парень! Ты его доктору показывал?
— Если бы это была единственная странность в моей жизни, я был бы счастливейшим из людей!
— Давай рассказывай и кончай реветь, глаза отсыреют!
Он шмыгнул носом, высморкался в бумажный платок, который дала ему Жинетт. Опасливо взглянул на нее и выпалил:
— В общем, сглазили мою Конфетку. Навели порчу.
— Сглазили! Да такого в природе не бывает!
— Нет уж, точно, в нее иголок понатыкали!
— Марсель, бедняга! У тебя крыша поехала!
— Слушай… Сначала я, как и ты, отказывался в это поверить. Но потом пришлось убедиться…
— В чем? У нее что, рога выросли?
— Глупая! Тут все гораздо тоньше!
— Так тонко, что мне не разглядеть…
— Послушай, говорю тебе!
— Да слушаю я тебя, малахольный!
— Она больше ничего не хочет, чувствует себя пустой, как выеденная скорлупа, целыми днями лежит в постели и с малышом больше не возится. Вот он и растет так быстро… Хочет скорей вылезти из пеленок и ей помочь.
— Да вы все чокнулись!
— Отвечает односложно. Поднять ее с кровати — целое дело: говорит, что ей в спину словно вонзаются кинжалы, что она столетняя старуха, что у нее все тело болит… И так уже три месяца!
— И правда, непохоже на нее…
— Я в конце концов позвал мадам Сюзанну, ну ты знаешь, нашу…
— Эту, которую ты зовешь целительницей душ, а я гадалкой?
— Ну да. Она сразу сказала: Конфетку сглазили. С ней работали. Они хотят, чтобы она умерла, постепенно зачахла. С тех пор она пытается снять заклятие, каждый раз наступает улучшение дня на два, Конфетка начинает понемногу есть, улыбается, кладет голову мне на плечо, я замираю — а она снова падает. Говорит, ее как будто из розетки выключают. Жизнь вынимают из нее. Мадам Сюзанна уже не знает, что и делать. Говорит, это очень сильное заклятие. Что это надолго. А мы тем временем просто погибаем. Девчушка, которая у нас была няней, теперь присматривает за Конфеткой. Ей велено не спускать с нее глаз. Я все время боюсь, что она сделает какую-нибудь глупость. А я занимаюсь Младшим…