Черепаший вальс
Шрифт:
Милена вздрогнула. Что, если она тоже превращается в чудовище? Она уже не успевала тратить деньги. Взгромоздится на шпильки, затянется в офисный пиджак и работает с утра до вечера. А зачем ей столько денег? С кем их тратить? С отражением в зеркале? Она отъелась, пресытилась и с тоской ждала момента, когда придет отвращение.
Она не привыкла к изобилию. Она помнила детство в Лон-ле-Сонье, медленную смену времен года, жемчужную капель с крыши, первый крик удивленной птицы по весне, раскрывающийся бутон, свинью, ворочающуюся на соломе, бабочку, вылупляющуюся из кокона, каштаны, лопающиеся на горячей решетке. И теперь что-то внутри нее криком кричало — слишком быстро, слишком пусто, слишком не знаю что!.. К тому же, если честно,
В ее возрасте уже невозможно было привлечь молодых китайских миллиардеров, а все иностранцы, какие ей попадались, носили обручальное кольцо. Она пристроилась было к Луи Монбазье, производителю мелкой электроаппаратуры. Три вечера подряд они встречались, веселились, держались за руки, она уже мечтала, как переедет в Блуа и будет коротать с ним вечера перед телевизором… На четвертый вечер он сунул ей под нос пачку фотографий жены и сыновей. Ладно, все ясно, сказала она себе. И отказалась с ним целоваться, когда он проводил ее домой.
Первый серьезный сигнал тревоги прозвучал от мистера Вэя: он не позволил ей съездить в Килифи. Ей хотелось пройтись по следам прежней Милены, сбежавшей из Курбевуа, подышать ленивым воздухом Африки, поваляться на белом песке пляжа, снова заглянуть в желтые глаза крокодилов.
— Речь быть не может! — взвизгнул он. — Вы остаться здесь и работать.
— Но мне просто нужно проветриться…
— Не есть хорошо. Совсем не есть хорошо. Вы оставаться тут. Вы есть нестабилен. Вы есть опасный для вы сама. Я следить за вы для ваше благо. Я держать ваш паспорт в мой шкаф.
И он громко кашлянул в знак того, что вопрос закрыт. Такая у него была своеобразная манера хлопать дверью перед носом. Она была узницей старого жадного китайца, который подсчитывал барыши на счетах и чесал яйца у нее на глазах.
— What a pity! — ответила она.
«Вапити! Вапити!» — распевали две прелестные девчушки, размахивая кастрюлей с загубленным рагу. Гортензия и Зоэ возникли перед ее взором, как два чертика из табакерки. Как же я по ним соскучилась! Иногда, засыпая, она мысленно разговаривала с ними. Как будто она их мама. Как будто она пришивает им пуговицы, гладит брючки, поправляет челочки. Они, наверное, очень изменились. Я их и не узнаю. Они будут смотреть на меня холодно, недоверчиво, как на чужую. Я и стала чужой. Эмигранткой, изгнанницей…
Во французском еженедельнике за позапрошлый месяц она прочла репортаж о восстаниях в китайских деревнях. Крестьяне не хотели отдавать свои земли под заводы. Армия утихомирила мятежников, но явно ненадолго. Чудесные плакаты с лилиями наверняка посрывают с саманных стен. И это станет началом конца.
На следующее утро Милена Корбье решила, что пора приступать к новому этапу своей жизни — возвращению во Францию.
Для этого ей нужен был Марсель Гробз.
Анриетта ликовала. Сегодня она встретила в парке Монсо няню и Жозиану. И в каком виде! Краше в гроб кладут. Разве что савана не хватает. Она шла сгорбившись, еле переставляя туфли на толстых каучуковых подошвах. То качнется вправо, то качнется влево, темно-синее габардиновое пальто болталось, как на вешалке, жидкие тусклые волосы трепались по ветру. Няня не отходила от нее ни на шаг. На каждой скамейке они присаживались отдохнуть.
Колдовство работало! Чары Керубины творили чудеса. А я так долго ничего о них не знала! Сколько бы я могла сплести интриг, от скольких врагов избавиться… Сколько богатств накопить! У нее голова шла кругом. Если бы я знала, если бы я только знала… — приговаривала она, снимая свою жуткую широкополую шляпу. Взбила примятые волосы и лучезарно улыбнулась отражению в зеркале. Она только что открыла для себя новое измерение жизни — всемогущество. Отныне законы, по которым живут все смертные, писаны не для нее. Отныне она идет прямо к цели, держа в рукаве козырную карту, Керубину, для всяких грязных делишек,
От счастья она была готова танцевать. Чуть поколебавшись, ухватила край юбки и закружилась, закружилась в бешеном порыве радости. Весь мир лежал у ее ног, а она, беспощадная владычица, распоряжалась его судьбой. Когда стану миллионершей, куплю себе друзей. Они будут во всем со мной соглашаться, водить меня в кино, в ресторан, платить за такси. Я просто поманю их будущими милостями, намекну на пункт в завещании, на кредит, и у меня в прихожей будет толпиться целый выводок друзей. Вальсы Штрауса звучали в ее голове, и она стала подпевать. Но ее скрипучий голос сразу развеял мечту. Она резко остановилась и приструнила себя: нет, нечего тешить себя пустыми мечтаниями, уймись и продолжай действовать по плану. Пока она не трогала папашу Гробза, но недалек был тот час, когда она снимет телефонную трубку и промурлычет: «Алло, Марсель, а что, если нам поговорить наедине, без адвокатов и посредников?» Он будет не в состоянии ей сопротивляться, она добьется всего, чего захочет. Ей больше не придется обирать слепого возле дома.
Хотя….
Это еще неизвестно.
Грабить каждый день беднягу и ни разу не попасться, сжимать в ладони тепленькие монетки — это наполняло ее жизнь волнением и страстью. Такого наслаждения она прежде и представить себе не могла. Ведь надо признаться, с возрастом количество удовольствий сокращается. Чем остается тешить себя? Сластями, сплетнями да телевизором. Она не любила сладкого, а ящик ее раздражал. Сплетни она любила, но это развлечение требует партнеров, а подруг у нее не было. Зато скупостью можно наслаждаться в одиночку. Скупость требует уединения, сосредоточенности, упорства и дисциплины. Не далее как сегодня она проснулась со словами: «Минус десять евро!» Она даже подскочила в кровати. Ей придется не только целый день ничего не тратить, но еще и раздобыть несколько монет, чтобы соблюсти уговор. Как быть? Она понятия не имела. Но знала, что идеи возникнут по ходу дела. С каждой новой кражей она становилась опытнее и хитрее. Вот недавно поутру, в час, когда она обычно бросала себе вызов, ляпнула: «А сегодня бесплатная бутылка шампанского!» И скорчилась от острого, до боли, наслаждения. Раскинула мозгами и сочинила хитроумный план.
Скромно одетая, без шляпы и каких-либо атрибутов богатой жизни, в старых потертых туфлях без каблука, она вошла со смиренной физиономией в бутик «Николя Фёйятт» [79] , сложила руки и произнесла со слезой в голосе: «У вас не найдется маленькой бутылочки шампанского, самого дешевого, для двух стариков, празднующих золотую свадьбу? С нашей пенсией, знаете, не разгуляешься…» Она держалась робко, но с достоинством, словно девочка, вынужденная просить милостыню. Продавец в замешательстве покачал головой:
79
Элитный бутик шампанских вин.
— У нас нет пробников, милая дама… У нас есть маленькие бутылочки, по пять евро, но мы их тоже продаем…
Она опустила глаза долу, прижалась животом к прилавку и стала ждать, когда он сдастся. Он не сдавался. Повернулся к клиенту, который заказывал ящик дорогого шампанского. Анриетта вошла в образ — в образ усталой, страдающей женщины. Эта роль доставляла ей наслаждение. Она расцвечивала ее все новыми вздохами и скорбными взглядами; склоняла голову, горбилась, слегка поскуливала. Но, видно, уж такой был день — продавец из «Николя Фёйятт» не уступал. Она уже готова была уйти, когда к ней подошла хорошо одетая дама.