Через бури
Шрифт:
— Очень благодарен вам, Александр Яковлевич. Вы уж простите меня великодушно, если я чуть опоздаю. Мне надо устроиться с жильем. Попробую в «Национале», поближе к Садыку Мифтаховичу.
— И не смейте думать! Вам обоим найдется место в моей просторной квартире. Все будут так рады!
— Это уж как Александр Петрович. Он в Москве человек бездомный, а я уже бросил якорь в «Национале», и ночью мне туда звонить будут и Извеков, и жена, а она у меня не гаремная дама, а женщина современная, с характером.
— Мы отпустим вас, как только
— Тогда вопрос решен. Тем более, что с гостиницами в Москве трудновато. В «Националь» Званцеву, думаю, не попасть, а «под Липками», надеюсь, ему будет уютнее. Кроме того, по моим разведывательным данным, он сам неплохой пианист, — заключил Чанышев.
Так белоречане согласились отобедать у бывшего земляка, а Званцев обрел надежное московское пристанище.
Глава четвертая. ЗЛАТОКУДРАЯ
Радость жизни, огненные кудри,
Ее молодость, как свежесть утра…
Поселок для работников завода был выстроен прямо в лесу. Деревья заслоняли одинаковые белые четырехэтажные дома. Деревянная дачная платформа. Надпись на щите: «ПОДЛИПКИ». Едва электричка остановилась, и Александр Яковлевич открыл дверь тамбура, приглашая гостей выйти, к вагону подбежала стройная девушка с огненными, вьющимися из кольца в кольцо распущенными волосами.
— А я давно встречаю, а вас все нет и нет! Обед же остынет! А вы… вы откуда взялись? — обратилась она к Саше Званцеву. — Ой, как здорово! Значит, вы в Белорецке? Жаль, что мы уехали. А в Москву вы надолго?
— Инна, знакомься с нашими гостями. Это Чанышев Садык Мифтахович, заместитель директора Белорецкого комбината. Он уже приезжал к нам, привлек меня к проекту реконструкции. А это Александр Петрович Званцев, его главный механик.
— Как? Такой молодой и уже главный? А ведь мы знакомы и хотели дружить, вместе петь и играть на рояле. Ведь, правда, Саш… Можно, я вас Сашей буду звать?
— Можно, — только и успел вставить в поток слов дочери Шефера Званцев.
— Вам у нас понравится, Садык Мифтахович. Подмосковные леса, река Клязьма с купанием — близко и Москва под боком. Может быть, вам захочется перебраться сюда на завод. Здесь немецкие специалисты…
— Я ведь металлург, Инна Александровна.
— Ничего! Вы сталелитейный цех построите, конвертерный. И главный механик вам будет нужен, а жить будете в соседнем с нами строящемся доме на улице Ударников.
— Ну, Александр Яковлевич, у Мирзаханова, вашего директора, завидный агент по набору кадров. Нам бы ее.
— Она у нас такая, неуемная. Жаль девочку. Поступала в Электротехнический институт, во времена НЭПа открытый Каган-Шабшаем. Все сдала, а к занятиям не допускают. Немка! А завод нам немцы построили и специалистов своих оставили. Меня, немца, с Урала забрали, чтобы без переводчиков общение с ними установить. Не понимает кое-кто, что в составе СССР есть республика немцев Поволжья, советских
— Да, у нас немало еще дураков, которые в молитвах лбы разбивают, — отозвался Малышев.
— Если бы только свои лбы, — вздохнул Александр Яковлевич.
Инна, в которой все кипело и радостно рвалось наружу, не могла идти рядом со взрослыми и увлекла Сашу Званцева вперед.
— Помните, в Белорецке я услышала, как вы пели студенческую песню про святой девиз «вперед». Я даже хотела вам аккомпанировать. Упавший кран помешал. А какой он был красивый. Вы его здорово собрали. У меня есть ноты чудесных арий из «Князя Игоря», «Бориса Годунова», «Русалки», много романсов Чайковского, Бородина, Шуберта. А петь некому. Вы ноты знаете? Петь по ним сумеете?
— Ноты мне знакомы, я на рояле играю.
— Ой, как здорово! Тогда у нас получится.
— Только я один почти не пел. Однажды в Томске, правда, взбрело в голову, чтобы меня прослушали в музыкальном училище. Спел им серенаду Дон-Жуана Чайковского: «Гаснут дальней Альпухары золотистые края…»
— И как же?
— Посоветовали кончать Технологический институт.
— Как это бестактно и непрофессионально. Я хотела, чтобы ты в Белорецком клубе спел, я не знала, что ты с классикой знаком. Ничего, что я на «ты»?
— Само собой получилось. Значит, правильно.
— После обеда мы с тобой сразу споем. У меня есть «Гаснут дальней Альпухары…». Или ты из оперы хочешь? Какую арию знаешь?
— Я весь репертуар Омской оперы выучил, когда извозчиком был и меломанов после спектакля развозил.
— Как смешно! Будущий главный механик комбината слушал оперы с извозчичьих козел. Там что? Открытая сцена была? И лошадь слушала?
— Мне контрамарку на все спектакли первый тенор за фортепьянную игру подарил.
— О, с тобою не шути. Или у вас, у технарей, так принято? Технический инспектор Рахманиновым с ног сбивает, а главный механик… сегодня докажет, что я только тренькаю.
— Зачем же так? Мы об этом не договаривались. Я лучше к роялю не подойду.
— Ой, Саша, милый, прости меня глупую. Я больше не буду. Мы вместе музицировать станем.
Саша посмотрел на умоляющее лицо девушки со вздернутым носиком, на ее великолепную, пылающую на солнце шевелюру и ему стало жаль эту жизнерадостную девушку, не принятую в институт только из-за того, что она русская немка.
Обед, приготовленный Валентиной Всеволодовной, радушной хозяйкой дома, удался на славу. Саша давно так вкусно не ел.
Вечером Саша и Инна поочередно садились за рояль. Хозяева кашли, что пианист не уступает белорецкому Вакару. Потом под аккомпанемент Инны Саше пришлось спеть и неоцененный в Томске романс «Гаснут дальней Альпухары…», и арию князя Игоря «Ни сна, ни отдыха измученной душе…»
— Аллах не поскупился на тебя от щедрот своих, — сказал Чанышев.
— Говорят, если человек истинно талантлив, то во многом, — заметил Александр Яковлевич.