Через двадцать лет
Шрифт:
– Ого, вам не лень было так обустраиваться? – спросила Эрика. Режиссёр только отмахнулся.
– Моя лень нашла другой выход – не позволила мне при проектировке обзавестись настоящим камином. Вот почему в гостиной установлен электрический.
– Тоже неплохо, - оценила Николь, - а знаменитая коллекция фото? Покажете нам?
– Всё покажу, завтра, - кивнул хозяин дома, помогая разобраться с цветами, - впрочем, кухню – уже сегодня, она слева от меня. Запас горячих и холодных напитков в вашем распоряжении. И учтите, подъём ранний, а кофе…
– Кофе по утрам он варит всегда сам, - в голос рассмеялись Дэн и Абрахам, дразня
Эрика, улыбаясь, взглянула на друзей и тоже водрузила в воду массивное сооружение в блёстках. Хотелось поскорее избавиться от вечернего платья и, натянув пижаму, отдохнуть, но чувство усталости не мешало радоваться атмосфере. Будто не она, мисс Рубинштейн, а кто-то другой недавно выехал с вечеринки знаменитостей, а до того принимал овации. Будто группа знакомых с детства приятелей собралась на уикенд в доме одного из них и теперь вовсю отрывается.
Когда, пошумев немного, компания, наконец, разбрелась по комнатам, эйфория вернулась, в тягучем сонном подобии. Николь сказала, что мечтает, как принято говорить, «проснуться знаменитой», но опасается отзывов. Эрика успокоила её, заверив, что авторское мнение положительное, если только важно.
– Ещё как важно, - закивала новоиспечённая звёздочка, - спасибо вам за поддержку. И за классную компанию – случай свёл меня с действительно выдающимися людьми.
Мисс Рубинштейн признала правоту соседки, скромно не определившись насчёт себя любимой. Упорядоченный кавардак мыслей опять запрыгал, суля безудержные сны, приправленные пузырьками шампанского. И это не смотря на чудом найденный в хозяйской кухне травяной чай, который она и Николь заварили себе. Где-то с границы бодрствования долетел заговорщицкий шёпот актрисы:
– А знаете, он и правда похож на Стэтхэма!
Своё ответное хихиканье, видимо, было уже частью сна. Комната, доставшаяся Эрике и Николь, соответствовала всему дому: просторная и уютная, но не имевшая никаких личных деталей. Последние временно заменяли дорожные сумки и цветы – одна из ваз поселилась на полу, с таким расчётом, чтобы никто не навернулся. Алекс предупредил, что охочая до приключений Октава иногда дёргает дверные ручки и шастает по ночам в неположенных местах. Девушки не придали его словам большого значения, в конце концов, собака есть собака, но в середине ночи, когда кто-то поскрёбся в спальню, шкодливый доберман заставил себя вспомнить. До разума донеслась возня в коридоре и удаляющийся цокот собачьих когтей. Эрика сладко потянулась, перевернувшись на бок… Сон вновь подкрадывался на мягких тёплых лапках, а затем, вспугнутый тихим стуком где-то поблизости, неожиданно испарился. Полежав ещё минут десять и так и не придя к согласию с собой, девушка, наконец, выбралась из-под одеяла.
– Не надо меня на диету, я не толстая, - пробормотала в подушку Николь, свернувшись калачиком.
– Действительно, тебя – не надо, - поглядев с сестринской нежностью на худенькую спину актрисы, отозвалась Эрика. И неслышно покинула спальню.
Она терпеть не могла дурацкий «синдром нового места» и его периодичность в жизни любого нормального человека. Шампанское, как назло, давно отпустило, и утренний недосып грозил теперь полному квинтету, но ничего нельзя было поделать. Айфон показывал четыре утра, предлагая заманчивые перспективы. Можно было вернуться в кроватку и проторчать там до обещанного раннего подъёма, а можно было заварить ещё порцию чая и повторно оценить висящие в кухне фотографии… Или одолжить режиссёрские кроссовки с курткой и выйти в сад. По мнению большинства, ночные прогулки
Ближайшая по коридору дверь оказалась приоткрытой – заглянув внутрь и обнаружив кабинет, девушка поискала глазами Октаву. Повсюду темнели прямоугольные фоторамки. Ещё три вазы, добавленные сюда накануне, оживляли обстановку, смешивая деловитость с романтикой. Видимо, за долгую карьеру Алекс озаботился недурным запасом ёмкостей, но вот о качестве не подумал – маленькая лёгкая ваза на столе перевернулась, то ли под тяжестью букета, то ли благодаря непоседливой собаке. Вода, залив часть бумаг, тихонько стекала в уже большую лужу на ковре, где лежали цветы.
– Ну и дела!
Поняв, какой стук потревожил сон, Эрика с улыбкой вошла внутрь. Неловкости не было – в игру вступила женская совесть, мешавшая закрыть глаза не беспорядок. Октава могла и не иметь к нему отношения, но стоило потратить время с пользой. Бумажных полотенец или салфеток для компьютера в зоне доступа не просматривалось – включив свет и ругая про себя глупых режиссёров, которые не думают о документах, девушка переложила папки на сухой угол стола, с облегчением увидев, что пострадал только пластик. Подняла вазу и цветы, ища безопасное местечко. Не определившись, проверила верхний ящик, куда могла затечь вода, испортив другие вещи… И обнаружила то, что никак не могло находиться внутри – не в этом ящике и не в этой комнате.
Среди смешных разноцветных скрепок лежало фото Луизы и Джимми. Маленькое. Квадратное. То самое, которое ещё вчера покоилось в её клатче.
Ваза с цветами повторно шлёпнулась на ковёр – к счастью, вполне мягкий и достаточно мокрый. Забыв обо всём, кроме наваждения, Эрика смотрела в ящик стола. Прежний мост. И прежние двое. Рука сама потянулась вперёд, нарушая долгую паузу…
Иллюзия исчезла. Это не могло, совершенно не могло быть фотографией из Нью-Йорка. Пальцы смахнули влагу со стекла дорогой металлической рамки. Откуда взялась рамка? Или большое бурое пятно под ней? Эрика преступно оглянулась на незакрытую дверь. В коленках заёрзала слабость, а в голове – фраза матери за Рождественским ужином:
«…Общий знакомый снимал нас на мосту, отпечатав затем два экземпляра…»
Она вдруг пожалела, что не попыталась и дальше спать. В коридоре было тихо – Октава, набаловавшись, хорошенько спряталась. Подсвеченные лампами прямоугольники на стенах вновь стали обычными снимками, взирающими на девушку с нелепой, неуместной находкой в руках.
Два экземпляра… Всё это время?
Старательно портя маникюр, Эрика поочередно отогнула ногтем крепления на заднике. Неловкости по-прежнему не было. Премьера, успех, поездка сюда – события закрутились, вселяя чувство страха. Имелся только один способ разобраться, скрытый в паре миллиметров, под слоем прессованного картона.
Шоу и Роджерс
Истхиллский мост, Эйвери-маунтин
Те же слова, в том же порядке. Привыкшая за последние месяцы к двум аккуратным строчкам вдоль верхнего края, девушка поражённо смотрела на размашистую надпись по диагонали, составленную из углов и закорючек. «Шоу и Роджерс», прежде карандашное, было несколько раз зачёркнуто гелевой ручкой и переправлено на «Рубинштейн и Гаррет». Тем самым размашистым почерком, какой она, свой человек в театре, неоднократно видела на бумагах.