Через лабиринт. Два дня в Дагезане
Шрифт:
— Сделайте одолжение.
— Я пойду к себе, — заявил Валерий и вышел в другую дверь.
Мазин подсел к учительнице.
— Как ваш поиск?
— Самолет лежит в трудном месте, но Олег собирается взобраться по скале.
— Нужно ли рисковать? — спросил Мазин, узнав наконец, как зовут парня в очках. Имя это ему ничего не говорило.
— Нужно, — ответил Олег лаконично.
Демьяныч задерживался. Марина, крутя в тонких пальцах сигарету, поглядывала то на лестницу, откуда должен был появиться Калугин, то на дверь,
— Михаил Михалычу нехорошо. Где Марина Викторовна?
— Нужно ее позвать, — предложил Сосновский.
— Минуточку. Вы доктор, Игорь Николаевич? Может, посмотрите его…
Мазин бросил недобрый взгляд на Бориса, и они втроем вышли из гостиной. Лестница тянулась вдоль каменной стены. На площадке у двери пасечник остановился.
— Что случилось, Демьяныч?
— Михаил Михалыч скончался.
Это прозвучало негромко и неправдоподобно.
— Умер?!
— Видно, Михаил Михалыч заряжал ружье и произошел выстрел.
Мазин первым вошел в мастерскую. Наверно, днем здесь бывало очень светло, целая стена и часть крыши были стеклянными, но теперь только тусклая свечка выделяла из мрака отдельные предметы обстановки: широкий мольберт с натянутым и загрунтованным холстом и кресло, в котором, свободно откинувшись на, спинку, сидел мертвый Калугин. У ног его лежало ружье. Тульское, добротное, с насечкой. Выстрел в упор обжег вельветовую ткань, края рваного отверстия пропитались кровью. Глаза Калугина были полуприкрыты и неподвижны. На чисто выбритом, широкоскулом, очень русском лице застыла неожиданная боль.
Сосновский наклонился.
— Невероятно, чтобы случайный выстрел произошел одновременно из двух стволов.
— Как же вы понимаете? — спросил пасечник.
— Самоубийство?.. — Борис раздвинутыми пальцами замерил расстояние от мушки до курков, потом прикинул длину руки художника и покачал головой. — Он не мог дотянуться до спусковых крючков. Иногда это делают ногами, но Калугин обут, и я не вижу палочки…
Хлопнула дверь позади, и Мазин едва успел поддержать вошедшую Марину. Она замерла, даже не крикнула.
— Марина Викторовна! — попросил Сосновский. — Умоляю вас, будьте мужественной. Вы должны помочь. Милиция доберется не скоро, и убийца может воспользоваться временем…
— Убийца? Временем? Кто это сделал?
— Мы не знаем. Но преступник недалеко. Может быть, здесь, в доме. Когда прозвучал выстрел?
— Я не слышала выстрела.
— А ты, Демьяныч?
— Не слыхал.
— Что за чушь, — нахмурился Борис Михайлович. — Марина Викторовна, соберитесь с силами. Присядьте. Вспомните, пожалуйста, когда Михаил Михайлович пошел в мастерскую?
— Сразу, как только потух свет.
— Кто мог подняться сюда за это время?
— Не знаю. Никто. Каждый. Муж не любит свечи. Считает,
— Это важный вопрос. Хранил ли Михаил Михайлович в мастерской какие-нибудь ценности?
— Ничего, кроме этюдов.
— Ружье всегда было здесь?
— Оно висело над тахтой.
— Будем считать, что ружье сняли со стены. Что ж нам известно? — обратился Сосновский к Мазину и Демьянычу.
Оба промолчали.
— Но никто не стрелял! — повторила Марина.
— Это требует разъяснений. Боюсь, что искать преступника придется среди гостей. Только человек, хорошо известный Михаилу Михайловичу, мог свободно войти в мастерскую, взять ружье и навести в упор, не вызвав подозрений. Теперь убийца рассчитывает, что Калугин не назовет его имени. Марина Викторовна! Помогите нам лишить его этой уверенности.
— Как? — спросила Марина, ничего не поняв.
— Вам нужно спуститься и сказать, что Михаил Михайлович жив, но еще не пришел в себя.
— Это невозможно. Скажите сами. Я не смогу.
— Сказать должны вы. А мы посмотрим, как откликнутся гости.
— Хорошо, я попытаюсь.
Мазин и Борис подняли художника с кресла и перенесли на тахту. Жена наблюдала за ними, прижав пальцы к вискам.
— Пойдемте, Марина Викторовна.
Сосновский взял ее под руку. Демьяныч поднял свечу.
— Что там стряслось? — спросил первым Кушнарев, когда они спустились.
— Ужасный… ужасный случай… Он заряжал ружье…
— Рана не смертельная. Игорь Николаевич оказал первую помощь. Попытаемся связаться с больницей, — пояснил Сосновский.
Мазин успел осмотреть каждого, но не увидел ничего, что могло бы дать повод для размышлений. Все вели себя сдержанно. Даже подчеркнутого облегчения он не заметил, но и это не было удивительно: ведь слышали только о несчастном случае, а далеко не каждый такой случай смертельно опасен. В общем, реакция казалась нормальной. Никто не проявил страха или растерянности. Впрочем, при свечах многое могло и ускользнуть.
— Сейчас лучше разойтись по своим комнатам, — предложил Борис Михайлович. — А нам придется пойти позвонить, — повернулся он к Мазину.
Тот кивнул.
— У тебя ключ от почты, Матвей?
Егерь отделил ключ от связки.
Собственно, почтовое отделение в поселке перестало существовать с тех пор, как расформировали леспромхоз, но жена Филипенко исполняла функции почтальона и телефонистки, просиживая в бывшем отделении два-три часа в день. Домик этот находился неподалеку, и Сосновский с Мазиным добрались туда за несколько минут, однако попытка связаться с райцентром окончилась неудачей.