Через все испытания
Шрифт:
Когда погасили свет, в доме наступила тишина. Но никто не спал. Лежа под мягким легким одеялом, Миша прислушивался к каждому шороху за стенкой. Там Люся — его радость и счастье. Сердце билось учащенно, замирало от восторга. Такое чувство он испытывал впервые.
А Люся думала о нем. Именно таким и представляла его в своих девичьих мечтах: сильным, верным.
После завтрака они отправились к морю.
— Как хорошо здесь, Миша, правда? — спросила Люся, спускаясь по крутому склону.
— Неповторимо. Родился я на лимане, в детстве он был для меня морем.
— Приезжай в следующем году летом. Вот тогда…
— А я был уверен, что в следующем году приедем вместе.
— Ты приехал за мной? Мишенька! Да с тобой хоть на край света. Но как с аспирантурой?
— А что, если перерыв сделать? Я не могу без тебя, — очень серьезно произнес Миша.
— Лучше бы, конечно, перевестись. Поговорю на кафедре, может, что и получится.
— А если нет, то, значит, еще два года?
— Видно, так, — помедлив, ответила Люся.
— Поедем. Брось все. Потом разберемся. Мы будем вместе. Ведь это счастье.
— Мишенька! Надо подумать. — Прижимаясь к любимому, Люся с волнением думала о том, как ей быть, а сердце выстукивало: «Миша», «институт», «аспирантура».
Поблекшее солнце, плеснув на прощание слабыми лучами, скрылось за хмурыми облаками. С моря потянулись последние чайки.
— Похолодало. — Люся, поеживаясь, крепче прижалась к плечу Михаила. — Пойдем. Родители будут волноваться. Не могут привыкнуть, что я давно взрослая.
В трамвае было пусто, гулял сквозняк.
— Озябла? — спросил Горновой, прижимая Люсю к себе. — Вот так бы всю жизнь, не расставаясь.
— Так и будет, Мишенька. А теперь тебе надо поехать домой. Наверно, уже розыск объявили. — Люся озорно улыбнулась. — И никаких возражений.
— Подчиняюсь, но завтра приду чуть свет.
Он и в самом деле с утра уже был у Белецких.
— Пока Серафима Филатовна готовит завтрак, пойдем ко мне, покажу кое-что, — пригласил Антон Ефимович, направляясь в кабинет.
Миша охотно согласился.
— Вот мое богатство. С ним не расстаюсь ни при каких обстоятельствах, — повел старик взглядом по стеллажам.
— Да тут несколько тысяч томов!
— Дело не только в количестве. Здесь редчайшие произведения. Вот например, «Притчи Эссоповы на латинском и русском языке». Напечатаны в Амстердаме собственным типографом Петра Первого Иоганном Тессингом в тысяча семисотом году.
— А вот еще один шедевр: «Путешествие изъ Петербурга въ Москву», — прочитал Миша на титульном листе. Ниже пробежал славянский текст: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».
— Прижизненное издание Радищева, — пояснил Антон Ефимович. — Вышло в свет в мае тысяча семьсот девяностого года в количестве шестисот пятидесяти экземпляров. Интересно, что типография была в доме самого писателя, а издание происходило «по-семейному». Набирал таможенный надсмотрщик Богомолов, тискали крепостные, корректуру держал сам автор. Молва о книге загудела набатом, едва первые экземпляры попали к читателям. Так смело и дерзко восстать против рабства, против крепостничества и самодержавия, как это сделал Радищев, до него
Сели. Антон Ефимович долго молчал, видно, размышлял о чем-то очень серьезном.
— Ты меня радуешь, Михаил, — наконец сказал он. — Силой своей, умом, сознанием, убежденностью.
— Вам спасибо, Антон Ефимович. Помните, как везли меня в школу крестьянской молодежи?
— Как не помнить? Но это было только начало. А дальше ты сам по жизни шел. И потому, что держал правильный курс, кое-чего добился. Именно кое-чего. Не забывай о перспективе. Я вот вспоминаю. Пошел я по военной стезе — офицер гвардии, служба при дворе. Ну и деньжата в кармане — соблазны всякие. Опротивело. Другие в академию генерального штаба, а я не захотел служить монарху, подался в деревню. Когда свершилась Октябрьская революция, счел самым верным служить народу в рядах молодой Красной Армии, но оказался слабо подготовленным. Выручило то, что попал к хорошим людям. Научили военспеца уму-разуму, пошире открыли глаза на жизнь, за что и буду благодарен до конца дней. В рядах молодой Красной Армии воевал против Деникина, а потом на Дальнем Востоке, дошел до Владивостока. — Антон Ефимович пошарил в ящике своего большого старинного стола, достал шкатулку.
— Вот он.
Миша первый раз в жизни увидел так близко орден Красного Знамени.
— Ты живешь в другое время, — продолжал Антон Ефимович, — хорошо понимаешь, что будешь служить своему народу. Надо поставить перед собой цель — глубже овладеть военными знаниями. А для этого надо окончить академию.
— Вы, Антон Ефимович, заглянули мне в душу! — воскликнул Михаил. — Академия — моя заветная мечта, но вот… — Миша смущенно умолк, опустил голову.
— Что за «но»?
— Как-то неловко…
— Смелее, товарищ лейтенант!
— Антон Ефимович, мы с Люсей… решили пожениться.
— Мы с Серафимой Филатовной иначе и не думали…
Антон Ефимович намеревался продолжить разговор, но донесся протяжный звонок.
— Вот и она. Легка на помине.
— Все в порядке! — воскликнула Люся, сияя от радости.
— Пора за стол, — предложила Серафима Филатовна. — О делах — потом.
После завтрака Люся таинственно сообщила:
— Отпуск разрешили и насчет перевода не возражают. Надо, чтобы дали согласие там, в вашем институте.
— Видишь, как все здорово! — Миша нежно поцеловал ее в щеку, — А я с отцом говорил.
— О чем?
— О нас.
— А он?
— Добро дал.
— Думаю, и мама не против. Она тебя как сына любит.
Серафима Филатовна, и верно, не возражала. Спросила только:
— В дорогу-то когда?
— Через две недели, — ответил Михаил.
— Стало быть, еще есть время наглядеться на вас.
До свадьбы оставалось несколько дней, и вдруг — телеграмма: «Лейтенанту Горновому срочно прибыть к месту службы». Это было третьего декабря тридцать девятого года. «Возможно, в связи с событиями на финской границе», — подумал Миша.