Через все испытания
Шрифт:
Еще до рассвета, когда Земсков, «очистив совесть», спал мертвым сном, Штахель убедил Рябцова, что терпеть его дальше нельзя ни одного дня. И тот, посоветовавшись с Зоськой, сообщил:
— Земскова порешим.
Сделав очередное свое грязное дело, Штахель сбежал из совхоза, а Рябцов, возвратившись украдкой в вагончик, бесшумно прополз среди спящей смены в дальний угол и тут же притворно захрапел.
Глава 19
Бригадный водовоз гнал лошадь во весь опор. Двуколка, подпрыгивая на кочках, неслась, словно огненная
Уже при первом осмотре врачи определили: закрытый перелом со смещением в области запястья правой руки, травма серьезная. Но больше всего беспокоил удар в печень. Именно боль в правом подреберье приковала Мишу к постели крепко и надолго. Только через две недели начал подниматься. И сразу стал упрашивать, чтобы выписали.
— И не думай, — решительно протестовал доктор. — Надо еще подлечиться.
Не переставая думать о причине обратного поворота коленчатого вала, Миша все больше убеждался, что дело это не простого случая. Больше того, он пришел к убеждению, что напарником у него никакой не Полещук, а тот самый Курт Штахель с хутора Ракитного, запомнившийся с детства. Ему показалось, что и того, второго, Земскова, где-то видел.
Был жаркий день, когда Миша выписался из больницы. Свою бригаду отыскал на третьем участке. Она заканчивала подготовку тракторов и сеялок к посевной. У вагончика встретил его водовоз. Крепко обнялись.
— Как вы тут? — спросил Миша, глядя на облупившееся, веснушчатое лицо просиявшего паренька.
Тот удивленно поднял васильковые глаза:
— Разве не слышал? Твой напарник с дружком смотались. Почти одновременно выбыли Журба, ты да их двое. В самую страдную пору.
Миша сразу понял, что неспроста сбежали те двое. С наступлением темноты его позвал Сурмин:
— Пошли поваляемся у скирды. И поговорить есть о чем.
— Охотно, Коля.
— Понимаешь, Миша, — начал Николай, когда они улеглись на свежей соломе. — Думаю, твое увечье, бегство дружков и пассивность Рябцова связаны одной цепочкой. Когда тебя увезли, Полещук сожалел, что такое стряслось, сел на трактор и пахал до самого утра. Приезжали из управления, заглядывали в мотор, крутили, вертели, но так и не поняли, чем был вызван обратный толчок. Потом еще приезжала комиссия во главе с товарищем Уховым. Повздыхали да и уехали.
— Мне кажется, — сказал Миша, — у преподобного Николая Кузьмича рыльце в пушку. Как-то я заикнулся о подозрительном поведении Полещука, так он оборвал: «Кому кажется, пусть крестится!» Мне стало стыдно. Подумал, что и на самом деле возвел поклеп на человека. У меня в то время полной уверенности не было. И только в больнице, поразмыслив, пришел к убеждению, что мне в напарники дали не Полещука.
— А кого же?
— Скажу — не поверишь. У нас в бригаде нашли убежище преступники, кулацкие сынки из Ракитного.
— Не может быть!
— Вот видишь! Даже ты не веришь, хотя теперь все прояснилось.
— Почему не верю? Только совсем непонятно. Ходили упорные слухи, что тех приговорили к высшей мере наказания.
— Слухи
После небольшой паузы Сурмин продолжил:
— Вот что, Мишуха. Отправляйся утречком в политотдел и расскажи обо всем.
Мита согласился. Добравшись на попутной машине до совхоза, он без большого труда попал к заместителю начальника политотдела. Беседа затянулась до обеда. В бригаду Миша возвратился только к вечеру.
Три дня спустя Миша получил долгожданное извещение о зачислении на учебу в Завадовский сельскохозяйственный техникум. Простившись с трактористами, он на следующий день чуть свет отправился на станцию.
Глава 20
Штахель, грязный, мокрый от росы и пота, по зыбкой трясине все глубже забирался в камыши. Скорее в дебри, осмотреться да подумать о том, как добраться до моря, в санаторий. Васька хотя и не ждет, но куда денется? Вот оно, письмо. Харча хватит: постарался «товарищ бригадир». Спасибо ему.
Выбрав посуше место, Штахель снял вещмешок, повесил на вербочку и всем телом плюхнулся на мшистую кочку, прислушался. Неподалеку, вспорхнув, застрекотала сорока, и наступила тишина. Штахель достал из потайного кармана завернутую в тряпицу книжечку: «Хэ! Паспорт! — Развернул, и по его лицу скользнула ехидная гримаса. — Как же ты, Назар Софронович, вот таким-то выродился? Удивительное сходство, — всмотрелся он в фотографию. — И глаза, и нос, и скулы. Вот только без этого мерзкого пятна, — Штахель провел по щеке ладонью. — А фамилия? Гурьев! Кто будет искать того Гурьева? А куда он делся, это у Зоськи спросить надо. Ведь он паспорт вручил…»
Проснулся он от собственного храпа, набрал в ладони воды, глотнул.
— Вонючая гадость, — выругался, отплевываясь.
На кочкарнике Штахель отлеживался пять суток. Отоспался, немного смыл мазут. Долго не решался выбраться из этого укромного места. Рябцов уверял, что на Ваську-садовника» положиться можно, да не верилось, но более подходящего варианта не придумать. Придется податься к Ваське, на курорт, к самому Черному морю.
После захода солнца, спрятав под дернину так и не отмытый от крови комбинезон, выбрался из камышей, зашагал к морю. В город попал на вторые сутки. Последние полсотни километров удалось проехать на попутной полуторке. На рынке у бабы-старьевщицы выторговал дешевый полуистертый пиджачок, такие же брюки да порванную во многих местах тельняшку, переоделся в уборной и пошел к парикмахеру.
Ваську-«садовника» Штахель разыскал без особого труда. Тот оказался точно таким, как описывал Рябцов: среднего роста, неширокий в плечах, с брюшком. Под водянистыми, несколько выпуклыми глазами — отеки. Только не удалось взглянуть на голову. Рябцов говорил, что у Васьки на облысевшей голове, с левой стороны, сохранился длинный шрам от удара, полученного во время атаки под Ростовом еще в восемнадцатом. Теперь он нарядился в соломенную шляпу и с ней не расставался.
Васька, проработав много лет в санатории дворником, вырос до садовника. Знали его здесь все, вплоть до последнего прикухонного пса.