Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле
Шрифт:
Подняли шест так, чтобы мои пятки торчали строго вверх. Я до боли вцепился пальцами в землю.
— Не хочешь признаться? – равнодушно спросил меня офицер, присаживаясь на корточки рядом.
— В чем? В чем мне признаваться? Меня не было в доме Никоса, – соврал я, стараясь быть убедительным.
— Ага, заговорил, – ответил довольным тоном начальник – Все вы прекращаете игру в молчанку, когда над пятками нависает палка. Почему розги?
Он уставился на фалакаджи, но тот лишь пожал плечами:
— Закончились палки,
— Тогда старайся, – спокойно принял эту новость офицер. Видимо, сцена ему была привычной. Я не исключал, что палач с ним поделится.
— Начинай, – кивнул офицер фалакаджи.
— Эй, эй! Я же не ответил. В чем признаться? О чем вы спрашиваете? – закричал я с земли.
— Успеешь, – усмехнулся офицер и повторил. – Начинай!
Просвистела розга, ее удар ожег мне пятки. Но больно не было, скорее неприятно.
— Раз! – сказал фалакаджи.
— Признаешься ли ты в краже денег и прочего имущества у Никоса Теримоса? – твердо спросил начальник стражников.
— Нет! Вашей щекоткой меня не напугать! – ответил с наигранной бравадой. И тут же розга снова свистнула в воздухе.
— Два! – повторил за экзекутором офицер. Видимо, для отчета.
С каждым ударом боль нарастала. Она огненной волной проходила по телу, отдаваясь прямо в мозг. Нестерпимо заныли почки. Я в первый раз закричал, извиваясь всем телом и выгибаясь, опираясь на затылок.
Вокруг толпились заключенные. Ни одно лицо не выражало поддержки или сочувствия. Когда я крикнул от боли, какой-то чатлах громко засмеялся.
Я сразу потерял счет ударам и не обращал внимания на слова офицера, продолжавшего вслух считать и спрашивать меня после каждого удара, не хочу ли я, чтобы все закончилось и, кажется, что-то про золото.
Не слушал его речи, лишь громко кричал, потом стал выкрикивать фразы, всерьез всех озадачившие:
— Линейка компьютеров Интел представлена одноядерными 32-хразрядными процессорами с КЭШ-памятью второго уровня…
Вокруг зашептали:
— О чем он? Кто такой этот Интел с одним яйцом? Наверное, он сошел с ума!
— Что ты несешь, отрыжка верблюда? – закричал мне в лицо офицер.
— Память равнялась 128-ми килобайтам, – продолжил я описывать компьютер, установленный в прошлом году в моем офисе.
«Какой, к черту, прошлый год, – мелькнула мысль! Здесь в прошлом году никаких компьютеров не было и в помине. До них должно пройти еще лет 130-140».
— Он бредит? Или кукухой поехал от боли? – удивился палач.
— Он издевается над нами, – спокойствие офицера впервые дало трещину. – Тащи кипяток. Сейчас ему ноги обварим.
— По-моему, ему нужен не кипяток, а сумасшедшей дом, – не согласился с ним фалакаджи.
— Немедленно остановитесь! – раздался громкий приказ. – Именем сераскира!
Я повернул голову. Видно было плохо, солнце слепило глаза. Но все же сумел рассмотреть двух офицеров в красивых
[1] В шаббат правоверному еврею нельзя работать. Езда на арбе (на машине) – работа. Плавание на лодке – развлечение. Грелка с водой – значит, машина превратилась в лодку. Русское православие поступало точно также в отдельных случаях. В начале XX века высокое собрание церковнослужителей долго решало, бобрятина – постная пища или нет. Решили: раз плавает, то можно есть в пост.
[2] Турок сознательно запугивает Косту. Почему-то османам нравились разговоры на тему жестокости. Замком, перерезавшим горло Константинополю, называли крепость Румелихисар. К галерникам она отношения не имела.
Глава 16. Обездвиженный.
Плавая на волнах полузабытья, я мог лишь выхватить отдельные картинки и фрагменты разговоров. Их последовательность и логика ускользали от моего сознания.
Вот, турецкий офицер что-то выговаривает на повышенных тонах начальнику стражников, козыряя именем военного министра и грозя армейским набором.
Вот, кто-то приносит мои вещи и бросает их рядом со мной, а Спенсер льет воду мне на лицо. Пытаюсь слизнуть отдельные капли, чтобы немного пригасить жар, которым, казалось, охвачено все тело с головы до пят. О, мои ноги, как же больно!
Вот, меня куда-то тащат и усаживают в коляску, запряженную быком, и Спенсер сует мне под нос какой-то флакончик.
— Нюхательные соли. Обычно их дамы используют на балах, чтобы не упасть в обморок от духоты. Хоть ты и не дама, Коста, но тебе не помешает очнуться.
Нюхнул, в голове прояснилось. Флакончик с плотно притертой крышкой, увенчанной шариком, забрал себе.
— Быстро приходи в себя и говори мне, какие вопросы задавал судья? Что требуется, чтобы доказать твою невиновность? – торопливо спросил англичанин, поспешно меняя офицерский мундир на цивильный сюртук прямо под кожухом коляски. Он обращался ко мне на древнегреческом, используя знания классического образования, чтобы сидящий рядом турецкий офицер не понял, о чем идет речь.
Я сосредоточился. Назвал день убийства Никоса, пояснив, что не могу сказать, где был. Также пояснил, что судья требовал назвать источник происхождения денег для выкупа Фалилея.
— Я ни слова не проронил. Молчал, как рыба.
— Это все? – уточнил Спенсер. Я кивнул. – Подтверждай все, что скажу на суде.
Коляска остановилась у дома, куда меня доставили стражники два дня назад. Спенсер подхватил меня с одной стороны, офицер, не без брезгливой гримасы, – с другой. И они внесли мою страдающую тушку в помещение, где восседал все тот же кади. Следом вбежал красный и запыхавшийся начальник стражников. Ему в коляске места не нашлось и пришлось пробежаться, чтобы успеть к новому рассмотрению дела.