Чернь и золото
Шрифт:
Чи в это не верила, но должна была выяснить.
— Что это за магия? Не то чтобы я…
— Ты не веришь, что она колдунья, но хочешь знать, как она колдует? Чары эти очень просты, однако сила их велика. Ее хозяева им не поддавались, поскольку она и без того принадлежала им как рабыня, вот она и обратила их на твоего друга. Будь это просто Наследие, они бы уже ослабели — то, что они действуют так долго, несмотря на разлуку, прямо указывает на применение магии.
— Но я не видела, чтобы она… —
— Как же не видела. Он присутствовал при ее танце?
— Ну да…
— В мыслях своих она танцевала для него одного, и он тоже так думал. Вот тебе и все колдовство — ни зеленого дыма, ни заклинаний. Он попался, и не сказать чтобы помимо воли: лепидинские чары имеют физическую природу.
— Она сказала «Ночной брат», когда я очнулась от того сна, — вспомнила Чи. — И глаза у вас с ней одинаковые.
Ахей ответил не сразу.
— Говорят, что мы когда-то считались родственниками — дети солнца, дети луны. Да только мы их терпеть не можем.
— Можно подумать, вы кого-нибудь любите, — заметила Чи.
— Вас мы ненавидим каких-нибудь пятьсот лет за зло, которое вы нам причинили. Но лепидинов, самый слабый и безобидный народ на свете, мы ненавидели вечно.
Он в последний раз оглядел комнаты, снятые так недавно. Стены прямо-таки лучились чувствами, которые он здесь испытал. Что за зрелища, что за мысли! Ааген потряс головой, но она так и не прояснилась, и лейтенант направился на балкон, в открытые ставни которого проникал дождь.
Планы Тальрика… Они всегда чреваты опасностью, и непонятно, чего он в конце концов добился. Тальрик старый его друг, но и рекефовец тоже — а у рекефовцев, как известно, друзей не бывает.
Внизу, поливаемая дождем, раскинулась Минна. Недолго ей пребывать в мире: раз вождь сопротивления вырвался на свободу, следует ждать восстания. Из войск, проходивших через город на фронт, добрая тысяча до сих пор остается под самыми его стенами. Скоро в Минне начнут убивать — хорошо, что его, Аагена, к тому времени здесь не будет.
Тальрик выполнил свое задание здесь и уезжает, чтобы заняться какой-то другой работой, Ааген же тем временем вернется к сравнительно несложной военной службе.
Он рад, что Тальрик ему друг — без друзей на свете не проживешь; но лучше бы он не встречался с Тальриком в Асте и не помогал ему в его здешних делах.
Она танцевала для него здесь, на этом голом полу, сдерживаемая цепью и тесными стенами. Ааген содрогнулся, зная, что совершил нечто ужасное.
Он никогда не расскажет об этом Тальрику — ни ему, ни кому-то еще. Но провинность повиснет над ним темной тучей и скажет все за него.
Ааген пошел к двери. Скудные пожитки уложены, геликоптер, подлатанный новыми запчастями, вернулся за ним, кочегар готов
Больше его здесь ничто не удерживает. Выпить на посошок, хоть вино воспоминаний не смоет, и в путь.
Услышав из другой комнаты шорох, он оглянулся. На балконе стоял стрекозид с мечом осоида. Замерев на миг, Ааген двинулся к нему медленно, повернув руку ладонью вперед, а стрекозид приготовился увернуться от разряда, если таковой последует.
— Ты кто такой? — спросил Ааген.
— Нам не обязательно драться, — ответил Сальма.
— Я тебя знаю, ты пленник Тальрика. Был им, по крайней мере. Мой тебе совет — сматывайся отсюда!
— Нам не обязательно драться, — повторил Сальма, покачиваясь на пятках. — Просто отдай то, что мне нужно. Довольно уже крови пролилось в этом городе.
— Что отдать? — спросил Ааген, уже зная ответ.
— Ее. — Сальма на всякий случай сделал финт в сторону, но разряда не последовало.
— Я так и думал. Предчувствовал. Заходи.
Рот Сальмы скривился в улыбке.
— Приглашаешь меня к себе?
— Чего под дождем стоять? Даже стрекозид должен смекнуть, что под крышей куда как лучше. — Ааген сжал кулаки, и Сальма испытал мощный культурный шок, когда понял, что у осоидов этот жест в отличие от раскрытой ладони означает мир.
Ааген повернулся к нему спиной и ушел в смежную комнату. Сальма мог бы убить его прямо сейчас, да изумление помешало. Он последовал за осоидом все так же, с мечом в руке: ладонь открыть быстрее, чем вынуть из ножен клинок. Сальма горько сожалел о собственном оружии, утраченном вместе с мантией и другими вещами.
— Скованное Горе, — уточнил он, обращаясь к севшему на кровать Аагену. На полке стояли винный кувшин и чаша, еще один кувшин валялся пустой под кроватью — хозяин явно пил в одиночку.
— Да, она была тут, — подтвердил Ааген. — И танцевала.
— А потом? Что ты с ней сделал?
— Потом пришел Тальрик и сказал, что она моя. Он подарил ее мне… то есть не он, а Империя. Веришь, нет?
— Я забираю ее, — сказал Сальма, крепко сжав рукоять. — Она не рабыня. Где она? Что ты с ней сделал?
— Я дал ей волю.
Разум Сальмы не сразу вместил эту мысль.
— Убил, что ли?
— Нет. Отпустил. На свободу.
Все нутро Сальмы свело от ярости. Он пришел, чтобы забрать Скованное Горе себе, а ему помешали. В этот миг он был рабовладельцем ничуть не меньше любого осоида, будь то Брутан или Ультер. Осознав это, он почувствовал дурноту и опустил меч.
— Взял и отпустил? Просто так?
— Нет, не просто. Она ведь такая… все мужики на нее кидаются. — Ааген вылил в чашу все, что оставалось в кувшине. — Выпьешь со мной? Спорю, ты еще ни разу не пил с осоидом… как и я со стрекозлом.