Черная Ганьча

Рудов Вениамин Семенович

"Убьет!" - в страхе подумал Голов. И в ту же секунду, пригнув голову к самому полу, бык ринулся к нему, заблестев лоснящейся кожей.

Голов отскочил в сторону, наперерез быку бросился Холод.

– Жорж, назад!
– закричал старшина.
– Назад, щоб тэбе розирвало!

Поджидая старшину, Голов еле сдерживал бешенство. Из хлева слышалось сердитое бормотание, лязг цепи. Давно надо было уволить этого пастуха, думал Голов, негодуя на себя. Пожалел его, Сурова, филантропа, послушал. А ведь еще летом приказал: быка - на мясо, вспомнил

он. Почему не выполнен приказ? Ждут, пока зверюга кого-нибудь на рога поднимет? Он, поговаривают, и сейчас гоняется за солдатами. Счастье, что не убил до сих пор никого.

– Старшина, ко мне!
– крикнул в раскрытые двери.

– Тут я, товарищ подполковник.
– Холод остановился рядом.
– Извините, я виноват. Не зацепил он вас?

– Раньше о том думать следовало. Я приказал пустить этого... этого... на довольствие личному составу. Почему не выполнили? Ждете большого ЧП? Пока убьет?

– Так мы ж его на привязи держим...

– Что? Вы за кого меня принимаете!..

– Виноват... Недосмотрел.

Голов досадливо отмахнулся:

– Виноватых бьют.
– Чувствуя, что иссякает запальчивость, приказал строгим голосом: - Быка зарезать. Мясо на довольствие вам и соседним заставам. Об исполнении доложите.
– Голов, не желая слушать возражений, быстрым шагом направился к заставе.

Холод, взволновавшись, отстал. Слова подполковника сбили с толку, если не сказать больше - ошеломили. Такого производителя под нож! Где это видано? За него двух коров отдает колхоз. Своя, заставская, уже ни на что не годна. И как резать - с маленького выращен, с сосунка. Разве ж поднимется рука? Подполковник, конечно, прав: Жорж зверюгой стал, не догляди привязать, покалечит, а то и жизни решит. Завтра ж надо в колхоз подскочить, нехай берут бугая. И ни за какие бублики - под нож. Такую животину губить преступление.

С убитым видом Холод вошел в канцелярию.

Голов сидел на стуле у открытого во двор окна. Суров стоял у письменного стола, и вид у него был хмуроватый. Высокий, худощавый, он сверху вниз смотрел на начальника пограничного отряда, слушал, не возражая.

Когда вошел старшина, Голов не обернулся, продолжал говорить отрывисто, с короткими паузами:

– ...непорядок. Какие еще такие фермы в воинском подразделении? На линейной заставе! Парадокс!..

– На заставе единственная корова, - сдержанно возразил Суров.
– И та выбракованная. А быка солдаты вырастили. Откуда ферма?

– Образных выражений не понимаете?

Я все понимаю, товарищ подполковник, понимаю, что бык стал опасен для личного состава. И тем не менее гиперболизации не нужно.

Начальник отряда заинтересованно взглянул в лицо Сурову, приподнял голову:

– Как вы сказали? Ах, гипербола вспомнилась? А если этот бычище брюхо вспорет кому из солдат?.. Вы свободны, старшина.
– Голов поднялся.

Холод вышел.

Подполковник сразу заговорил о другом:

– Граница у вас в порядке. Приедет генерал, показать не стыдно. Дай

бог каждому такую полосу и такую дозорку. За порядок - хвалю. И поощряю.

Суров позволил себе усмехнуться:

– Уж вы расщедритесь!..

– А что?

– На границу пойдете?
– Суров попробовал переменить разговор.

– Нет уж, договаривайте, - настоял Голов.

– Я так, к слову.

– Будем в камушки играть?
– Голов нервным движением извлек портсигар из брючного кармана.
– Суров, я не люблю околичностей. Что вы имели в виду? Считаете, вас мало поощряли?

– Оставим этот разговор, товарищ подполковник. А если вам хочется знать, что я имел...

– Очень хочется. Люблю точки над "i".

– Пожалуйста. Самое большое поощрение за два года службы под вашим началом - "снять ранее наложенное взыскание".

Оба замолчали. Курили. Канцелярия сразу наполнилась дымом, он, как из трубы, повалил в открытое окно, в темноту. Давно наступил вечер, за разговором Суров не удосужился зажечь свет.

– Будем сидеть в потемках?
– спросил Голов.

Суров повернул выключатель, закрыл окно. В стекла стали биться ночные мотыльки.

Весь разговор с самого начала был Сурову неприятен - начальник отряда явно был сегодня несправедлив, излишне придирчив, чем до этого не отличался Голов и слыл справедливым, хотя и требовательным начальником, конечно, не без изъянов, как всякий смертный.

Кто знает, что почувствовал Голов, может, сам заметил, что перешагнул черту дозволенного, когда сознание служебного превосходства притупляет чувство самоконтроля. Он пригасил папиросу и сразу же раскурил новую, чего никогда не позволял себе.

– Садись, Юрий Васильевич, - сказал, расхаживая по канцелярии.
– "Снять ранее наложенное взыскание". Здорово подметил! А я прозевал.
– Он невесело рассмеялся: - Не в бровь, а в глаз.
– Сел на стул, заложил ногу за ногу, играя начищенным носком ботинка.
– Насколько мне помнится, Юрий Васильевич, в академию собирались?

– Собираюсь, - уточнил Суров.
– Рапорт подал весной.

– Помню ваш рапорт, его отослали в округ. Штаб у меня четко работает. А вот что из округа ответили, запамятовал. Проявление раннего склероза. Короткий смешок приподнял рыжие усики.
– Сколько вам лет, Суров?

У Голова была отличная память, Суров это знал и в обращенном к себе вопросе усмотрел скрытый подвох.

– Двадцать девять.

– Стало быть, еще немного. Это я так, между прочим. И между прочим, хочу предостеречь от излишней филантропии. Распустили вы старшину. А он людей. Кто он, этот Холод? Пастух бычий. И солдат раскормил, скоро ходить разучатся.

– Старшина на своем месте.

– Что?
– Голов привстал.

– К старшине у меня нет претензий. Я им доволен.

– А я нет!
– отчеканил Голов, поднявшись и подойдя к столу.
– Мне не нравится ваша манера разговора со старшим начальником.