Черная мантия. Анатомия российского суда
Шрифт:
Понятно, что подсудимые Найденов с Мироновым, оставшиеся в одиночестве, горячо запротестовали.
Найденов: «Ваша Честь, потворствуя прокурору, так называемому государственному обвинителю, Вы переходите границы полномочий председательствующего суда. Это не дисциплинарные меры, это карательные меры, направленные на нарушение наших прав».
Жаждущий выместить провал и свой личный позор со свидетелем на всех, кто попадался ему под руку, Каверин прицелился теперь в Найденова: «Считаю, что Найденов оскорбил меня, назвав «так называемым государственным обвинителем». Прошу
Но судья решила, что на сегодня крови хватит, на поводу прокурора до конца не пошла, заявив: «Суд нашел убедительными доводы государственного обвинителя. Суд предупреждает подсудимого Найденова, что при повторении подобного поведения, Вы будете удалены из зала до конца судебного заседания».
Обличил прокурорскую тактику Миронов: «В связи с тем, что в данном процессе у прокуратуры не осталось аргументов и доводов, подтверждающих вину обвиняемых, она делает все для того, чтобы исключить подсудимых из процесса. В этой связи, чтобы избежать угрозы быть удаленным, как Найденов, я выскажусь следующим образом: так не называемый «так называемый государственный обвинитель» пытается выбить обвиняемых из процесса».
Юридический итог случившемуся подвела адвокат Михалкина: «В ходе сегодняшнего судебного заседания судья Пантелеева грубо нарушила ст. 15 УПК РФ. Она явно и открыто выступила на стороне обвинения. В соответствии с ч. 3 ст. 15 УПК РФ, которая провозглашает принцип состязательности сторон в уголовном процессе, суд должен создавать необходимые условия для исполнения сторонами их обязанностей. Стороны обвинения и защиты равноправны перед судом. Судья поставила сторону защиты в неравноправное положение к стороне обвинения».
Судья Пантелеева реагирует заученно, надменно и безапелляционно: «Данное возражение нахожу не основанным на действиях и решениях суда. Возвращаемся к допросу свидетеля Семенычева».
Прокурор фальшиво тщится изобразить расследование: «Свидетель Семенычев, почему Вы потом не явились к следователю и не сказали, что дали ложные показания?»
Семенычев: «Куда?»
Прокурор, словно не слыша, морализует: «Пришли бы — очистили совесть. Почему не пришли?»
Семенычев: «Вот я пришел на суд и очистил, и что?»
Прокурор: «Почему тогда не пришли и с жалобой не обратились к прокурору?»
Семенычев рассудительно: «А какой смысл?»
Шугаев, защитник Чубайса: «Вы сказали, что оперативники заставляли Вас сказать о том, что Карватко просил алиби. И что, один и тот же вопрос на протяжении нескольких часов?»
Семенычев: «Да, втолковывали, чт'o именно я должен сказать. Я долго упирался. В конце концов, я сказал: чт'o мне подписать-то нужно?»
Шугаев насмешливо, свысока: «Вы можете описать это психологическое давление оперативников?»
Семенычев: «Они говорили, что могут лишить меня свободы».
Шугаев съезжает на прокурорские морально-дидактические рельсы: «А почему Вы не обратились в соответствующие органы, чтобы дать другие показания?»
Семенычев: «Ну вот, сейчас же я вызван в суд».
Шугаев осторожно, исподтишка, крадучись: «А из защиты кто на Вас выходил? Кто надоумил
Семенычев просто, открыто, искренне: «Прокурор надоумил. Он просил говорить правду и только правду».
Шугаев убит, он рушится на свое место, вдогон ему несется нескрываемое раздражение председательствующей Пантелеевой: «Господин адвокат! Прежде чем задавать вопрос, Вы его правильно … формулируйте, пожалуйста». Ах, как ей хотелось прямо рыкнуть Шугаеву: «Думай сначала, прежде чем рот раскрывать!» Ведь теперь Пантелеевой самой придется доделывать недоделанное Шугаевым с прокурором: «Имели ли Вы препятствия к даче тех показаний, которые Вы бы желали дать?»
Семенычев: «Препятствий я не имел».
Судья: «Имели ли Вы препятствия к обжалованию действий должностных лиц из МВД?»
Семенычев: «И таких препятствий тоже не имел».
Судья итожит: «Так какие у Вас основания утверждать, что Вам не были разъяснены права свидетеля, если все права были разъяснены Вам в ходе допроса, что подтверждено Вашей подписью. Ведь текст с изложением прав присутствует в протоколе».
Семенычев чистосердечно: «Мне объяснили так: подпишешь — поедешь домой, не подпишешь — задержишься».
Судья аж возгневалась: «Почему же Вы подписали протокол, если Вас следователь не принуждал?!»
Семенычев все так же, чистосердечно: «Я боялся».
Снова влезает защитник Чубайса Шугаев. В его словах оголенная угроза: «Раньше Вы боялись давать показания, а сейчас не боитесь?»
Семенычев облегченно, как от тяжкого груза избавившись, неожиданно легко улыбается: «Сейчас — нет. Сейчас судебное разбирательство. Много народа. Здесь мне никто не угрожает».
Шугаев по-дурацки невпопад: «А почему?»
Семенычев с сожалением и грустью глядит на него: «Вас когда-нибудь забирали в милицию?»
По залу пробегает волна с трудом сдерживаемого смеха. Уж больно комично выглядел бы необъятный чубайсовский адвокат в милицейском «обезьяннике». Резкая команда судьи и судебные приставы выводят нескольких человек из зала. Укротив аудиторию, судья зачитывает собственное решение: «Суд находит, что допрос свидетеля Семенычева на следствии произведен с соблюдением УК РФ. Права свидетеля были разъяснены свидетелю в полном объеме, о чем свидетельствует его подпись в протоколе».
И протокол показаний Семенычева на предварительном следствии о том, что свидетель Карватко просил сделать ему алиби на 17 марта, был с торжеством зачитан прокурором перед присяжными. Непонятно было ликующее торжество Каверина. Чего он добивался и чего он добился? Что выставленным им же, прокурором, свидетелям нет веры? Но тогда зачем он их вообще тащил в суд? Не потому ли, что кроме них у обвинения вообще нет ни одного свидетеля. И теплилась в прокуроре пусть хилая, но хоть какая-то надежда, что застращенные оперативниками и следователями свидетели не решатся сказать правду в суде. Но вот сказали, как пытками, угрозами, шантажом добывались нужные следствию «свидетельские» показания в этом деле, и тогда действительно ничего больше не оставалось прокурору, как порочить собственных свидетелей.