Черная роза
Шрифт:
– Вы уверены?
– Да. Иначе я бы этого не сказала.
– Но нужны доказательства. Надеюсь, вы понимаете? Анна смутилась. Откуда ей взять доказательства?
И какие?
– Понимаю.- Она кивнула и прикусила губу.
Решение пришло внезапно. Созрело ли оно у нее заранее, еще на пути из дому, или родилось здесь, во время беседы с офицером милиции, Анна не смогла бы ответить даже себе самой.
– Товарищ старший лейтенант…
«Откуда ей теперь известно мое звание?» - мелькнула мысль у Буриана.
– …Геза Гудулич провел минувшую ночь со мной, в моей постели.
Это бесстыдное признание
– Он был у меня всю ночь, с вечера до самого утра. Только когда уже совсем рассвело, он оделся и ушел.
Сделав это неожиданное заявление, Анна не опустила глаз. Она старалась уловить, убедила ли в нем офицера милиции.
– Речь идет обо мне, и в это доверит каждый.
У Буриана готов был сорваться с языка коварный вопрос, но выражение глаз женщины его остановило.
– Хорошо, пусть так.- Лейтенант снова потупился.- Я поверю в то, что вы сказали, но только при том условии, если вы докажете, что вы и прежде встречались с Гудуличем.
– Как можно это доказать?
– Извините, очень просто. Прежде чем вы с ним увидитесь, я сам спрошу его, когда и как часто вы встречались в последнее время. А вы мне скажете об этом здесь, сей час. Останется лишь сравнить оба показания.
Женщина молчала. Внимание ее напряглось, как и туго натянутый шелк шали.
– Конечно, небольшое расхождение не в счет,- продолжал Буриан,- но что касается самого последнего времени, данные должны совпадать.
У Анны вырвался легкий стон.
– Поймите же, это случилось вчера первый раз! Странно, но Буриану почему-то приятно было услышать эти слова.
– Отлично. Это меняет дело. Однако почему…
– Почему это случилось именно теперь, вчера? Да потому, что от него недавно ушла жена. Он был этим очень огорчен.
– Значит, с горя? Полагаю, это несколько оскорбительно для вас.
– Оскорбительно? Для меня?
– В голосе Анны уж не было жалобных ноток. Она стремительно вскочила се стула и заходила по комнате, теребя концы своей шали.
14
– Да, давненько мы знакомы… Мне хотелось бы, чтобы вы называли меня Рудольф, как тогда. Или просто Руди.
– Можно и Руди,– начал председатель.– Так подойдет?
– Лучше не придумаешь!
Майор Кёвеш поначалу собирался усадить Гудулича в машину.
– Поехали к вам! Буду рад познакомиться со счастливым семейством.
Гудулич растерялся. Вид у него был явно смущенный. Кёвеш понял.
– Не стесняйтесь, старина! Живете скромно? Что же, тем лучше. И ваша супруга непременно пригласит меня к праздничному обеду, не так ли? Но я человек хитрый
и поэтому решил пригласить вас сразу же на ответный обед, сейчас, сегодня же! Предварительный реванш, понятно? Вот удивится моя жена, когда мы явимся к ней вместе! Ну, показывайте, куда идти? Пешком? Идемте пешком, все равно.
Они уже сделали несколько шагов, но ноги плохо повиновались Гудуличу.
– Прежде позвольте мне кое-что вам объяснить, товарищ майор…
– Мне хотелось бы, чтобы по праву старинного
– Можно и Руди!
– начал председатель.- Так подойдет?
– Лучше не придумаешь! Руди - это превосходно! Предложив двигаться дальше, Гудулич заговорил быстро и нервно, проглатывая окончания слов.
– Руди, если мы пойдем медленно, я успею тебе кое-что рассказать. Как известно, я воспитывался в приюте, а оттуда меня, еще малышом, отдали в одну семью…
– Значит, ты был подкидыш?
– Как ты мог подумать? Нет, подкидышем я не был. Мне исполнилось девять лет, когда умер мой отец, и шел двенадцатый, когда за ним последовала мать. Я очень ее любил, а жили мы на краю села возле самой плотины. Проказник я был отменный, но меня никогда не били. Я не помню даже ни одного сурового слова от родителей. Тогда меня звали Цомпо.
– Не будем о проказах.
– Хорошо, не будем.
– Но почему Цомпо [1]? Тебя так дразнили сверстники?
Гудулич расхохотался.
– Да нет. Это была наша фамилия. А звали меня тогда Бела, Бела Цомпо. Когда умерла мать, я рыдал у ее гроба, вереща, как осиротевший поросенок. Почтенные старушки, присутствовавшие при обряде погребения, боялись, как бы я не тронулся с горя. Чтобы утешить меня, одна из них сказала: «Что ты ревешь, дурачок? Покойница и не мать тебе вовсе. Тебя дали им на воспитание из приюта еще малышом, так что успокойся». Но я продолжал реветь еще пуще, потому что там же, у могилы, вспомнил об одной молодой женщине. Вспомнил, как два или три раза она приезжала поездом, потом уезжала, на станции пыхтел паровоз… На голове у нее была копна пышных рыжих волос. Она не говорила мне ни слова, только целовала. Если случайно в дом заходили соседи, она торопливо и тихонько им объясняла: «Я из приюта, приехала проверить, как живется мальчику, как его здоровье, не нужно ли чего». А когда приближался поезд, она всегда целовала меня в лоб. Так вот, целовала в лоб, и только. Для меня, оставшегося там, на кладбище, одним-одинешеньким на всем белом свете, было все равно. Впрочем, хотя прошло уже лет семь-восемь, я вспомнил и еще кое-что. Волосы у той женщины всегда были завиты, и она перед отъездом каждый раз совала в руку моей матушки деньги. Мне было тогда годика три-четыре. После похорон матери меня отдали в ученики к кожевнику. В шестнадцать лет я окончил ученье, получил диплом ремесленника. Еще в ремесленной школе, куда я ходил, однажды меня вызвал директор и сказал: «Почему ты называешь себя Цомпо, если ты Гудулич?» Вот тогда-то я и узнал впервые свою настоящую фамилию. Лишь впоследствии выяснилось, что какой-то олух из сельской управы ради собственной забавы окрестил меня Цомпо.
– Стоит ли так подробно исследовать свою родословную, Геза?
– шутливо заметил Кёвеш.
– Стоит, и вот почему. Директор тогда поведал мне еще одну истину, а именно что мою родную мать зовут Млона, Илона Гудулич, но это ее девичья фамилия. Я тотчас смекнул, что, если об этом узнают мои соученики, позора не оберешься. И я попросил директора, чтоб меня по-прежнему называли Цомпо до тех пор, пока я не окончу ремесленную школу и не отслужу свой срок у кожевника. Он согласился. Даже в те времена попадались добрые люди!