Черная сага
Шрифт:
— Так лучше?
— Да, — сказала Сьюгред.
Она сидела у Торстайна в изголовье. На ней был новый черный плащ, расшитый скатным жемчугом. Я усмехнулся и сказал:
— Красивый плащ.
— Да уж красивее того, который ты бросил собакам.
— Собаки были очень голодны.
— А я оскорблена. Скажи, зачем ты остался?
— Чтобы проводить его. Ты поможешь мне?
— Да.
Торстайн был рослый и очень тяжелый. Мы оба выбились из сил, пока несли его. Потом я разводил огонь, а Сьюгред пела гимны. Потом Торстайн горел, а мы стояли, обнаживши
Сьюгред спросила:
— Ты когда уйдешь?
— Куда?
— Не знаю.
— Вот и я тоже не знаю!
И это была истинная правда. Я не дружинник, не раб. Куда и с кем мне было уходить? И потому я и остался там, в бывшем Счастливом Фьорде. А ей я так сказал:
— Те, кто бежал — это трусливые глупцы! Потому что разве можно убежать от Винна? Винн вездесущ, Винн триедин. Захочет, так везде тебя найдет — и на земле, и на воде, и в небесах. Ведь так?!
Сьюгред молчала. И я, тоже немного помолчав, спросил:
— А ты? Что, будешь ждать ярла?
Она кивнула. А я опять спросил:
— А если он придет и скажет: «Ты мне не нужна»?
— Так это ж, если он придет!
На том наш разговор и кончился. Я посидел еще немного, потом ушел к себе в землянку. Лег, слушал, как потрескивает наст — так и заснул. Спал очень крепко, ничего мне не снилось. А жаль! Я сны очень люблю. Ведь жизнь моя давно уже закончилась, остались только сны, вот я и смотрю их всегда с большим интересом. Еще бы! Во сне я неизменно молодой и крепкий, удачливый, храбрый. Таким я был давным-давно, теперь и самому уже в это не верится. А был! Вот почему я так люблю смотреть сны.
А вот в ту ночь мне ничего не приснилось, я просто пролежал бревном. Проснувшись, не хотел вставать. И думать ни о чем не хотел. А мысли лезли, лезли — как назло! Вот, думал я, дружинники ушли, рабы ушли, весть разнесли, и скоро все прознают про Торстайна, начнутся пересуды, толки, кому теперь должна принадлежать наша земля, кому корабль, кому…
Но тут ко мне спустилась Сьюгред и сказала:
— Вставай! Небось, проголодался.
— Но я, — ответил я, — не голоден.
— Но ты — мой человек. Велю — и будешь есть все, что тебе подадут!
Я засмеялся, встал, пошел следом за Сьюгред. Поел. Потом рубил горючий камень. Потом еще были другие разные дела. Потом она опять меня кормила. Потом, когда пришла ночь, Сьюгред залезла в спальник и приказала мне:
— Пой!
Я пел. Я знаю много песен. Но для нее я пел не те, которые любил слушать Торстайн, а те, которые почти всеми давно уже забылись. В Йонсвике сорок лет тому назад…
Но я, похоже, опять отвлекаюсь. Итак, я пел; чего не помнил, там подсочинил, а кое-где и просто приукрасил — и получилось хорошо. А это добрый знак! И я повеселел. Сьюгред давно уже заснула, а я все пел и пел и мне казалось: вот я опять молодой, силен и храбр, и наш корабль подходит к берегу, и вот уже под днищем нашего
Ее! О, до чего же она была красивая! И говорит:
— Купи меня! Я стою очень дешево. А еще я умею петь и танцевать, варить, стирать, шить, колдовать…
— И колдовать?!
— Да, господин.
— Как?
— Очень просто. Вот я тебя уже околдовала. Сейчас ты к нам войдешь и будешь говорить с моим хозяином, и сколько он за меня запросит, столько ему ты и заплатишь!
Я засмеялся, но вошел к ним в лавку. Ее хозяин, выслушав меня, сказал:
— Она не продается.
— Как?! — возмутился я. — Такого не бывает! Товар на то создан, чтобы продаваться.
— Но это не товар.
— А что?
— Твоя судьба.
— Ха! — засмеялся я. — Моя! Тогда я вообще не буду платить. Потому что кто же это платит за свое?!
— Тебе видней.
И я — глупец! — платить не стал; взял ее за руку, сказал:
— Пойдем!
И мы пошли. Зашли в ближайшую харчевню, и там я повелел:
— Питья! Еды! И конуру!
И там, в той конуре, нам было хорошо. Она смеялась, то и дело повторяла:
— Мой господин! Мой господин!
А я:
— А ты — моя судьба.
И день прошел, и ночь пришла. Она спросила:
— Хочешь, я спою?
— Конечно! — сказал я.
И она пела — очень хорошо. Я слушал, слушал… и заснул. Когда проснулся, было уже утро. А моя женщина, моя судьба, моя красавица исчезла. И пояс мой — с диргемами — тоже исчез. Я выбежал на улицу и побежал, внимательно смотрел на все окна, хотя, если честно признаться, совсем не надеялся снова увидеть ее.
Нет, вот она! Сидит возле окна, смотрит на улицу. Увидела меня, нахмурилась, спросила:
— Чего уставился? Что, я тебя обворовала, что ли?
Я онемел от такой дерзости! Я… Нет! Я перевел дыхание и успокоился, и начал так:
— Судьба моя! Я…
А она как засмеется! И все не умолкает и не умолкает! Ее хозяин вышел на крыльцо и, нагло осмотрев меня, сказал:
— Проваливай отсюда, бродяга! Здешний товар не по тебе!
А тут еще начали собираться любопытные. И как мне было тогда поступать? Что, рассказывать, как я вчера, не заплатив… И потому я плюнул и ушел.
На следующий год мы снова пришли в Йонсвик, и снова я шел по той же самой улице, и снова она меня окликнула из того самого окна:
— Мой господин!
А я спросил:
— Ты меня помнишь?
— Нет.
— А я все помню, — сказал я.
Она смутилась. Или притворилась? Не знаю. И тогда я этого тоже не знал. А просто сказал:
— Мой пояс, как и в прошлый раз, набит диргемами. Только теперь я сразу тебе их отдам, а ты мне за то… ты снова будешь петь мне свои песни.
Она была поражена! Спросила: