Черная свеча
Шрифт:
Бригадир идёт по косогору отвала туда, где зэки начали строить теплушку для нового полигона. Зона тянулась все дальше и дальше к ручью Надежды, что журчал у подножия гольца с названием Лисий хвост.
Там, по словам геологов, «золота хоть лопатой греби».
Ему плевать на то богатство. Оно администрацию волнует: ордена, звания, слава. И это тоже козырь в твоей игре, если каторжный срок перешагнёт предел ожиданий…
Вадим шёл, не разбирая дороги, через низкий кустарник, цепляющийся крючьями
Его отвлёк запах свежеспиленного леса, а уже потом — голоса. Шестеро зэков, стоя перед невозмутимым Ольховским, размахивали руками и произносили бранные слова. За их спинами лежали ошкуренные штыковыми лопатами бревна. Охранник, в расстёгнутой до пупа гимнастёрке, сидел на лесенке в обнимку с автоматом, лениво наблюдая за перебранкой.
— Сказано двойной, так оно и будет, — говорил, не обращая внимания на угрозы, Ян Салич. — Нам здесь зимовать.
Упоров на ходу спросил у Ольховского строгим голосом:
— Кто отказывается выполнять ваши задания?
Пособник гестапо осмотрел стоящих перед ним зэков, кивнул на новенького уголовника с крупными масляными глазами что-то вспоминающего кота.
— Вот этот гражданин замутил всю поганку.
— Он не умеет обращаться с вором, бугор, — ласково произнёс «гражданин, замутивший поганку». — Двойную работу делать даже по инструкции не будем. Хрен пройдёт, фашистская морда!
— У меня пашут, а не блатуют, — сдерживая гнев, объяснил Упоров.
— Ой! Ой! Ой! Какой большой хозяин. «У меня пашут!» Семена Гладкого вся Колыма знает, и никто с ним не ссорится. Запомни это, Фартовый!
Упоров побледнел. И тогда стоящий за спиной Гладкого Миловиден, подняв с земли лиственничную доску, без суеты опустил её на голову новенького. Звук получился тугой, отозвавшись в ушах каторжан глухим
— Что это с вами, мужики? — спросил бригадир, посторонившись, чтобы не мешать падать разом обмякшему Сене Гладкому. — Завтра к вечеру не будет теплушки, останетесь без зачётов.
— Эй, Упоров! — крикнул с вышки сонный охранник. — Живой тот блатюк или на вахту звонить?
— Тебе, попка, лишь бы хипиш поднять.
Бригадир носком сапога повернул обслюнявленное лицо Гладкого. Сероватые веки вздрогнули, вяло сползли с глазных яблок. Глаза мутные, бездумные, смотрят мимо в высокое небо, а нижняя губа отвалилась на подбородок.
— Дышит. Полейте его водичкой, ребята.
— Зачем?! — искренне удивился Баловник. — Доской по жопе стукнем — мозги в голову вернутся. У него же прямое сообщение. И не вор он вовсе, яин — нет.
— Полейте, сказано! Как очнётся, пусть начинает пахать или канает отсюда по холодку!
Упоров обошёл Гладкова, зашагал дальше, слыша, как кто-то за его спиной мочился на оглушённого зэка.
«Не сдохнет, — подумал бригадир, испытывая некоторое опасение. — Сдохнет — так мент все видел. Не
Зэк знал — душа у него есть. Сделанное в замке открытие не принесло ему, однако, облегчения. Он стал думать о Земле, как об инкубаторе, где Господь наладил производство душевного материала для своих космических целей. Нет стихийного расставания души с телом.
Все предначертано, случается по непознаваемому замыслу Востребователя. Позвал — и они, души, потекли пузырьками сквозь толщу атмосферы в тайные закрома. Без сопротивления, в блаженном неведении, сплошным потоком бывших смыслов, обессиленных Волей самого Создателя до самопокорнейшего состояния. Война. Преступлений больше. Мир. Потом замедляется иссякает, просто накапливаются силища до новых глобальных разрушении. На сегодня тебе ясно одно — до гроба и за гробом тебя ведёт чужак Воля. Стоит ли заплетать извилины в косички, заботясь о своей судьбе? Ты — материал здесь, ты — материал там. Твоя моральная аттестация никого не интересует, отец Кирилл — существо более доверчивое и потому более, обманутое, чем ты. Не надо ему верить. Верить только в себя!
Такой вариант защиты от постоянного беспокойства по поводу своего неопределённого существования на этот раз сработал не так уж плохо, и он распахнул двери кочегарки в состоянии душевного равновесия.
Все получилось так неожиданно, что Роман Билеткин, возглавлявший в своё время на Кручёном беспредел, зло плюнул под ноги и спросил:
— Кто нас вложил, Фартовый?!
— Кому ты нужен, такой важный революционер?!
Из семи присутствующих на сходняке бригадир Билеткин выглядел наиболее внушительно, если не сказать — устрашающе, чем частенько пользовался для утверждения собственного авторитета.
— У нас свой базар, Вадим, — попытался смягчить разговор Степан Есаулов, но схитрить до конца не сумел и убрал глаза от пристального взгляда Упорова.
— Гони кому-нибудь другому: базар — за меня, но без меня.
— Раз знаешь — садись! — предложил в жёсткой форме седой Роберт Силин, катая слова, будто они сделаны из тонкого железа и слегка скрежещут. Руки его устало лежат на впалой груди, связанные вялым узлом. Вся его сгорбленная фигура известного в прошлом вора к ссоре не располагает.
— Мы тебе в глаза скажем. Духу хватит. А попрёшь буром супротив опчества — убьём на законном основании, как общеизвестного баклана.
Сидящий в углу хозяин котельной Трибунал убрал от уха ладонь, оглядел всех присутствующих насторожёнными глазами. Затем тихонько опустил грязные ноги в валенки с галошами.
— Куда мылишься, царская вошь?! — подметил беспокойство Новгородова Билеткин.
— До ветру, Тимофеич.
— Отседа никто не выйдет, покамест мы свои делишки не обговорим.
— Прикажите — в карман нужду справлять?