Чёрная жемчужина Аира
Шрифт:
Теперь Летиция его избегала.
Она не вышла к завтраку, сославшись на нездоровье, и отвергла его попытку пригласить врача. Обед тоже просидела в своей комнате, и когда вернулась служанка, что относила ей в комнату лимонад, то на вопрос Эдгара о самочувствии гостьи, ответила, что гостья так-то здорова, просто сидит в кресле и смотрит в окно.
И он метался, как раненый зверь, не зная, что ему делать. Понимал умом, что это правильно. Им не надо видеться, ни к чему хорошему это не приведёт. Она это понимает, и он это понимает, но только от мысли,
Она права. И вряд ли ей нужны объяснения о том, почему он женится на другой. Нет, он должен был послушать их всех — Эветт и Шарля, и отправить её вместе с Рене на Утиный остров ещё вчера.
Глупец!
Он почти не замечал приготовлений к свадьбе, благо Эветт взяла на себя все эти хлопоты, оказавшись, наконец, в своей стихии. А Эдгар бессмысленно соглашался со всем, что она предлагала, а сам то и дело поглядывал на окно гостевой спальни, ожидая увидеть знакомый силуэт.
Шарль смотрел на него с пониманием, и от этого становилось только хуже. Хотелось врезать ему кулаком и стереть с лица это страдальческое выражение сочувствия. Хотелось взять ружьё и идти на болота — стрелять по кочкам, по аллигаторам, выть на луну или что там ещё полагалось безумцам в его семье? И поэтому, когда солнце коснулось деревьев в долине Арбонны, Эдгар с облегчением отправился в кладовку, где держали отца Джоэля.
Всё наконец-то закончится.
Они ушли далеко от дома: не хватало ещё, чтобы кто-то застукал хозяина за колдовскими ритуалами. Обогнув тростниковое поле, спустились к реке. Там, на илистой косе, которая не заросла травой, ещё днём ньоры разложили костёр.
Отец Джоэль опустился прямо на землю, стянул рубаху и принялся неторопливо раскладывать необходимое. Чиркнул огнивом, и костёр вспыхнул ярко — сухие дрова и масло сделали своё дело. Бросил что-то в пламя и зажёг в плошке масло с травами. Затем стал сыпать муку, сплетая на высохшем иле причудливые узоры веве: большой вытянутый глаз с круглым зрачком посредине, а вокруг — странные символы. Острым ножом отрезал петуху голову, и тот задёргался в предсмертных конвульсиях, окропляя рисунок кровью, а отец Джоэль то ли пел, то ли бормотал себе под нос что-то, закрыв глаза и раскачиваясь в такт собственному голосу. Растёр в пальцах сухой табачный лист, посыпая веве пылью, а сверху сбрызнул ромом из бутылки.
Летиция появилась из темноты, точь-в-точь как в прошлый раз на кладбище в Альбервилле. Правда, в этот раз она не распускала волосы и не танцевала. Она остановилась молча по другую сторону костра и смотрела на Эдгара сквозь огонь.
В этот раз не кружилась голова, и не было никаких видений, хоть всё и казалось каким-то нереальным: чёрное лицо жреца, покрытое кровавыми разводами, и сладковатый дым над плошкой.
Эдгар обошёл костёр и остановился рядом. Хотел что-то сказать, но слова не шли с языка. Да и что тут скажешь? Что они оба сошли с ума, раз верят в
— Ты веришь в то, что это поможет? — тихо спросил Эдгар, внутренне усмехнувшись тому, как много в нём изменилось с тех пор, как он вернулся на эти болота.
— А что нам остаётся? — ответила Летиция, не сводя глаз с отца Джоэля.
Жрец встал, подошёл, пошатываясь, и в свете костра его тёмное тело отливало бронзой. Он протянул Эдгару бутылку со словами:
— Пейте! По очереди. Три глотка.
А сам вернулся к веве и остановился рядом, раскачиваясь в такт собственному бормотанию.
Эдгар посмотрел на бутылку, и в голове всё ещё билась пульсом мысль, что, может, не стоит этого делать? Не стоит терять это волшебство, которое возникло между ними? Потому что сейчас ему, как никогда, хочется жить, дышать и чувствовать, хочется думать о будущем и строить планы. И если с тремя глотками это исчезнет, то что останется в его жизни? Эта бутылка в его руках как приговор, как черта, которая отделяет белую полосу жизни от чёрной, и что будет за этой чертой он не знал. Вернее, знал…
Жизнь с нелюбимой женщиной среди болот и аллигаторов. Порка рабов, вечерний джулеп, встречи с Рене и поездки в Альбервилль на праздники. И бессмысленность. Череда дней, в которой каждый новый день ничем не лучше предыдущего.
— Прежде, чем мы выпьем это… прежде, чем расстанемся и всё исчезнет, — произнёс он хриплым голосом, — я хочу это запомнить…
Эдгар шагнул к Летиции, обхватил одной рукой за талию, притянул к себе и поцеловал.
Он хотел запомнить вкус её губ, тепло её тела и это головокружение… Запомнить сумасшедшее желание, бросающее его в пропасть... Запомнить это мгновенье счастья…
Он думал, что она его оттолкнёт, но Летиция вцепилась пальцами в его плечи и подалась вперёд. Просто утащила в омут своего взгляда, прильнула и ответила на поцелуй. И он тонет, и нет сил вынырнуть на поверхность… да и не хочется. Её поцелуй был таким, что он едва не выронил из рук чёртову бутылку. И она целовала его, будто вдыхая последние глотки воздуха, и он чувствовал то же самое: если сейчас оторвётся от неё, если разомкнёт руки хоть на миг — задохнётся и умрёт.
Что-то с шипением лопнуло в костре, огонь взметнулся вверх снопом искр, окрасившись голубым, и клубы думы взметнулись в тёмное небо.
Летиция разжала руки и отстранилась. Они стояли, тяжело дыша и глядя друг на друга несколько мгновений, а затем Летиция взяла бутылку у него из рук и сделала три глотка, закашлялась, вытерла губы рукой и вернула бутылку.
— Прощай, — произнесла тихо, не глядя ему в глаза, развернулась и ушла в темноту быстрым шагом.
Когда всё закончилось, Эдгар ещё долго стоял и смотрел, как опадают в костре языки пламени, как медленно темнеют угли и едкий дым стелется понизу и жмётся к воде. Жрец собрал свои вещи, затёр ступнями рисунок на земле и, взяв тушку петуха, направился к дому — Эдгар разрешил ему остаться на плантации до утра.